Зоя Богуславская - Предсказание

Наташа молча жует пирожное, вслушивается в голос Родиона, ее что-то тревожит, настораживает в нем. «Да, так будет всегда», – думает она. Она сама это выбрала. И другого ей не дано.

В среду Наташа снова работает во вторую смену. Она дома с утра, Родион завтракает, уткнувшись в какую-то бумагу; уходя, целует ее в макушку, тяжело ступая, направляется к двери. Сегодня он возьмет макет, заказанный для эксперимента, согласует ход его в деталях с судьей.

– Так я жду тебя через час. Зал номер одиннадцать, – оборачивается он, на ходу застегивая куртку.

В суд она идет медленно. Когда попадает в зал, слышит хриплый, прерывистый голос Тихонькина. Опоздала.

– …Я думал его поучить только, – бормочет Тихонькин, присвистывая на букве «ч».

– Вы помните, как ранили Рябинина? – раздается вопрос Родиона.

– Я же сказал, что помню…

Теперь Наташа отчетливо видит Тихонькина. Низкорослый, с красивыми темными глазами, выбритый опытной рукой.

– Заявляю ходатайство перед судом на проведение эксперимента.

– Попрошу подробнее рассказать о сути эксперимента, – говорит обвинитель.

Родион торопливо описывает задуманное.

– Не вижу особой необходимости в этом, – пожимает плечами прокурор Мокроусов. – Впрочем, если защита настаивает… Я не против.

Судья, посоветовавшись с заседателями, кивает.

– Внесите! – приказывает он.

Дверь открывается, двое конвойных вносят высоченный манекен.

По залу проходит тревожный шорох.

Куклу водворяют на пол перед столом суда, она кажется громадной. Рост Рябинина – сто девяносто два сантиметра, – воспроизведенный в муляже, выглядит в небольшом зале неправдоподобно высоким.

– Дайте, пожалуйста, подсудимому деревянные ножи, – обращается Родион к конвойному и, обернувшись к Тихонькину, предлагает: – Покажите суду, как вы ударили.

Тихонькин бледнеет, внезапность предстоящего сражает его, но он силится овладеть собой. Наконец он поднимает горящие глаза на смуглолицего конвоира и берет у него деревянные ножи.

Теперь Наташу поражает на лице Родиона новое выражение – тяжелой необходимости и властного вдохновения. Таким она его совсем не знает. С болезненным возбуждением следит он за борьбой, происходящей в Тихонькине, маниакально убежденном, что обязан доказать то, чего на самом деле не было. Держа по ножу в каждой руке, подсудимый подходит к кукле, мучительно долго прицеливается, но ударить не может. Руки не слушаются, его бьет дрожь. Наконец он напрягается и делает первую попытку. Нож, соскользнув, задевает бедро.

– Михаил, брось! – неистово орет кто-то.

Все видят вскочившего с места Кеменова.

– Подсудимый Кеменов! – спокойно останавливает его судья. – Ведите себя как полагается! Успокойтесь! Иначе мы вынуждены будем прервать заседание.

Кеменов садится на место. Кабаков, закрыв голову руками, медленно раскачивается из стороны в сторону.

Держа нож лезвием вверх, невысокий Тихонькин снова направляет его в правый бок манекена, там, где расположено легкое. Но и на этот раз удар, направленный снизу вверх, не соответствует тому, подлинному. Со все нарастающим остервенением Тихонькин бьет и бьет в куклу, стараясь попасть в легкое. Кажется, он рухнет сейчас. Наконец он останавливается в изнеможении.

– Отдохните, – говорит судья ровным голосом, – если хотите, попробуйте еще раз… Вы по-прежнему настаиваете на своих показаниях?

Наташа чувствует подступающую дурноту. Она опирается на чье-то плечо и, пригнувшись, выскальзывает из зала.

Дома она падает в кресло, долго сидит не шевелясь, затем набирает телефон тощей пациентки.

– Забыла дать вам совет в дорогу. Вы ведь сегодня собираетесь?

– Да, еду, – помолчав, отвечает та. – Пропущу стаканчик на дорогу – авось проснусь в Орле.

– Старайтесь парик не больше трех часов носить, проветривайте кожу. – Наташа замолкает. – Ну что ж, отвлечетесь – в вагоне новые впечатления, новые люди.

– Какое там, – возражает пациентка. – От себя не уйдешь. Надо решаться на что-то. Вчера он говорит: «К Новому году чтобы была на месте, слышишь?» – «Слышу, говорю, а что за толк? Моя компания тебя все равно не устраивает. Прожду целый вечер одна». – «И подождешь, говорит, от тебя не отвалится». Я и отвечать не стала, что ему, дураку, объяснишь. А он видит, молчу, и еще добавил: «Настанет, говорит, у меня такое настроение – повидать тебя – приду. Выпьем чин-чинарем, разложим по параграфам нашу семейную канитель. А не настанет – спать ложись. Что тебе еще делать-то?»

– И вы это все сносите? – ужасается Наташа. – Да бросьте вы его! Видная такая женщина. Зачем он вам?

– Пробовала, – вздыхает пациентка. – Однажды даже к подруге переехала, – через неделю является. Ласковый, как дворняга. С подарками. Я, мол, тебя в обиду не дам ни себе, ни другим. Вернулась. А через три дня он мне консервной банкой промеж лопаток врезал. И опять все пошло-поехало. Теперь куда уж денусь? Мне теперь – все. Крышка. Ребенок у меня будет.

– Ребенок? – совсем теряется Наташа. – Так, может быть, это все и поправит? Сын или дочь…

– Не поправит. – Пациентка долго молчит, потом раздается всхлип, звон стекла. – Я только намекнула, а он: «Немедля чтобы избавилась, говорит. Я еще себя не похоронил – детей заводить. Мне еще пожить охота». – Пациентка замолкает надолго. – Мне ведь аборт никак нельзя, – совсем тихо добавляет она. – Кровь плохо свертывается. Да и вообще, не хочу, понимаете, не хочу я! Может, это последний мой шанс…

Наташа ищет, что бы ответить, но так и не находит.

– Вернетесь – позвоните, пожалуйста, – просит она. – И теперь уж пить-то не надо, ребенок ведь… А насчет волос не тревожьтесь, за десять сеансов мы это поправим.

– Позвоню, – обещает пациентка.

Наташа сидит с телефоном на коленях в состоянии близком к панике. Утренний эксперимент, поведение Родиона, незнакомого, безжалостного – как охотник, настигающий дичь, – и еще этот разговор. Ей почему-то кажется, что тощая пациентка непременно покончит с собой. Или что-нибудь в этом роде случится. «Что же теперь делать?» – лихорадочно прикидывает она.

Звонит телефон. Она машинально берет трубку.

– Это ты? – тихо гудит юношеский басок. – Ну как тебе живется, Кот?

Котом она была только для одного человека.

– Ничего. Живу. Ты-то как?

Он что-то начинает рассказывать о ребятах со Щербаковки, о своем дипломе, нововведениях в Измайловском парке, а у нее внутри все дрожит. «Ах, Толенька, Толенька. Милый ты, светлый мой человек».

– …Вообще-то живем мы интересно, – закругляется он. – Мама тебя на именины приглашает. Придешь? Ладно, ладно. Знаю. Только ты вот что… Поимей в виду, если у тебя что не так, мы тебя ждем, поняла?

Наташа слушает, по щекам ползут слезы. Какие такие локаторы водятся у людей, которые все понимают? И самой-то себе не объяснишь, почему ей здесь не по себе, почему не может она привыкнуть и уж не привыкнет, видно. И все равно у нее на уме только этот занятый своими процессами, ограблениями, убийствами, глухой ко всему другому человек. Только этот. Которому она не очень-то нужна. А тот – милый, славный, лучший в мире Толенька, – он не для нее.