Зоя Богуславская - Предсказание

Наконец она справляется с собой.

– Ты… сам меня нашел, Толя?

Он смеется.

– Нет, объявление в газете прочел. В общем, – он пересиливает себя, – мы ждем тебя дома. – Он все никак не решается повесить трубку. – Ну пока, Кот.

– Пока, – шепчет она, не вешая трубку.

В день эксперимента Олег не был в суде. Он все забыл – и обещание Родиону, и встречу с Ириной, – когда обвалилось на него сообщение Инны Ивановны, что у четырех из тридцати пяти больных, лечившихся по новой системе, резкое ухудшение.

Он метался из кабинета в кабинет, сопоставлял анализы, цифры давления и множественные кривые, подолгу сидел у каждой койки, расспрашивая больных об их самочувствии. К двенадцати собрал всех сотрудников, пригласив и смежников, но консилиум был малорезультативен.

Только к вечеру он выбрался к Родиону.

В дверях молча стояла молодая женщина.

– Помнишь Наташу? – вяло спросил Родион, представляя ее, и Олег попытался вспомнить, когда он видел это точеное лицо, черные жесткие волосы, темные глаза, чуть разбегающиеся в разные стороны. – Заходи, ужинать будем.

Наташа молча, без улыбки следила за Олегом, за его колебаниями, затем взяла со стола поднос и вышла.

– М-да, – промямлил Олег. – Давняя твоя барышня.

– «Барышня», – передразнил Родион. – Полегче на разворотах.

Олег скинул куртку, присел. Он жалел, что пришел.

Спустя минут десять, когда с кухни послышалось шипение и запахло жареной яичницей, Олег почувствовал себя увереннее.

– Хорошенькая… – сказал он, затягиваясь. – Курить не запрещает?

– Ты ведь уже куришь, что спрашиваешь? – засмеялся Родион, и в голосе и смехе было что-то новое. – Знаешь, – сказал он с тем же подъемом, – я тебе дико признателен за приезд. Хотя это и не из-за меня. Но все равно… – Он расставил тарелки, чашки. – Да тебе и самому крайне полезно было понаблюдать за процессом Рахманинова. А?

Олег кивнул. Ему нравилось в этой комнате, он на минуту забыл о своих бедах, размяк. Его потянуло философствовать.

– Знаешь, что мне непонятно? – Он положил сигарету на край пепельницы. – Почему этот Никита или даже Тихонькин так мало страшатся последствий? Самого наказания?

Родион разводит руками:

– Все они редко думают о том, что их ждет впоследствии. Если думают – все равно не предвидят, что с ними произойдет. В психологическом смысле. Не осознают того устрашающего одиночества, которое их ждет. Когда цель преступления достигнута – нажива, карьера, месть, я беру оптимальный вариант, – то выясняется, что человек не может жить без одного – без привязанности себе подобных. Преступник, как правило, уже не способен общаться с людьми как прежде, а другого-то ему не дано. Вот и наступает то состояние, которого почти никто из них морально не выдерживает.

– Что ж, по-твоему, нет преступников, спокойно процветающих после того, как им удалось уйти от разоблачения и наказания?

– Ну, во-первых, таких немного. Во-вторых, и они, уверен, по крайней мере девяносто процентов из них, хотели бы вернуться к честной жизни, если смогли бы это сделать безнаказанно. Понял?

Олег кивает.

– Но вообще-то, – он крошит хлеб и хитро щурится, – еще не было общества, которое было бы свободно от преступности. Может, среди людей должен сохраняться какой-то процент хищников, чтоб не нарушались равновесие, гармония развития…

– По-твоему, общество не может жить без тех, кто нарушает его законы? – Родион вскакивает.

– Ну… в каком-то смысле, – бурчит Олег.

– Небось начитался об эксперименте о волках с оленями? – Родион вынимает последний номер журнала. – Ах, не в курсе? Тогда вот здесь приводится общеизвестный пример. Оградили в диких прериях участок, где волки могли беспрепятственно поедать оленей. Сто с лишним – стадо оленей, и двадцать с лишним – стадо волков. И что же? Волки, как оказалось, вовсе не истребили оленей. Естественное соотношение сохранилось: сто на двадцать. И воспроизводство шло точно по законам природного равновесия. Но при этом выживали сильные и выносливые олени, а погибали слабые и больные. И выходит: в диких условиях стадо накапливало здоровые, сильные качества. А следовательно, можно предположить, что волки в известном смысле даже приносили пользу оленям, поедая их, а?

– Логично. Но, к счастью, люди не олени.

– «Не олени»! – передразнил Родион. – Чем же?

– Люди-то, милый мой, не могут допустить гибели слабых и больных. Как ты не раз проповедовал, они обязаны проявлять гуманность именно к слабым, поверженным, оступившимся. На то они и люди. И наши с тобой профессии призваны ограждать прежде всего этих людей, которым грозит опасность. Они пострадали, им нужна защита. Так? А защищают, как известно, не от слабых…

В дверях возникает Наташа. Молча ставит масло, поджаренный хлеб, свекольный салат и мед в розетках.

– Выпить хотите? – поднимает она наконец глаза на Олега.

Олег пожимает плечами.

Наташа выходит.

– Поразительный человек, – шепчет Родион, и в его глазах прыгают искорки. – Знает такое – уму непостижимо. Прямо не устаю удивляться. Вчера, к примеру, замечаю: «Какой-то особый мед у тебя». А она: «Еще бы: с химическим карандашом на рынок хожу». «С чем?» – спрашиваю. «Пчела, говорит, дурень, воды не пьет ни капли, настоящий мед химический карандаш не растворяет. Если сунешь его в капельку и краска не поползет – бери. Натуральный!» Видал? – Родион оглядывается, как заговорщик. – Иногда мне кажется, что с нею годков десять скинул, а иногда… – Родион вздыхает, – что я старше ее на сто лет. Вон, на окне у нас, – показывает Родион, – пшеница проросла! Видишь? На птичьем рынке достала. Проращивает в воде, под марлей. «Утром, говорит, съешь десять проросших зерен – вся норма витаминов за день выполнена». – Он дергает по-мальчишечьи головой, победоносно оглядывает Олега.

Тот ковыряет ложкой салат. Не понять, слушает он Родиона или нет.

– Веришь, головную боль и ту может снять. Большой палец упрет в лоб над переносицей и давай тереть. Сегодня утром такой массаж мне пять минут провела, и отошло… Здесь у человека, оказывается, нервные окончания сходятся – глаз, носа, ушей. Особенно полезно тем, кто долго глазами работает.

– А Тихонькин твой как? Эксперимент удался? – помолчав, спрашивает Олег.

– Надо было самому приходить. – Родион нехотя переключается.

– Не мог. Чепэ в клинике.

– Защитительная речь еще предстоит, приходи, если хочешь.

– Ладно… – Олег кивает. Мысль о клинике заставляет его подняться. – Извинись перед Натальей, – бормочет он, – салат у нее первосортный. Но мне на работу надо срочно – больной в тяжелом состоянии. На речь твою приду обязательно.

– Хорошо, что ты появился, – говорит Мышкин, увидев входящего Олега, и начинает двигать бровями. У него такая привычка – двигать бровями. – Нужен новый консилиум.