Зоя Богуславская - Предсказание
- Название:Предсказание
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент Центрполиграф ООО
- Год:2018
- Город:Москва
- ISBN:978-5-227-07845-2
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Зоя Богуславская - Предсказание краткое содержание
Предсказание - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Неужели? Неужели он ломал комедию?
«Я твердо убежден, что моя потеря огромна и что я никогда не найду привязанности, которая могла бы сравниться с этой!.. Невозможно выразить… сколько мучительных воспоминаний встает в моем сердце рядом с раздирающим воспоминанием о ее… конце».
Теперь в Косте снова спорили два голоса. Один – неуверенно-жалкий баритон – настаивал: «Убийство оборвало биографию этого человека, как ампутация отсекает пораженную гангреной конечность. Сухово-Кобылин, пройдя через обвинение и следствие, становится другим. Иной человек, с иными наклонностями и образом мыслей, пишет пьесы. Гениальная трилогия не могла бы появиться, не будь преступления и многолетнего процесса. Происходит нравственное перерождение. Он испытал на себе всю меру унижения и беззаконий, и они углубили понимание окружающего. Биография стала материалом творчества».
А другой голос, глубокий, уверенный, приближающийся к классическому bel canto, опровергал: «Картины прошедшего», как повести Щедрина или «Мертвые души», – это памятник эпохи, а не летопись убийства. Ни Щедрин, ни Гоголь не испытали лично того, о чем написали. Оба лишь увидели это… Художник не обязан быть соучастником дел своих героев или их преступлений, ему достаточно слышать и наблюдать их поведение, чтобы постичь истину и возгласить ее миру».
Костя покачнулся в кресле и припал к Пете плечом.
«По-вашему, – продолжал второй, – нужны смерть, беззаконие, трагедии для рождения искусства? Чтобы Лермонтов написал «На смерть поэта», понадобилась гибель Пушкина? А виселица и каторга после Сенатской площади, чтобы родилась ода «Вольность», послание в Сибирь? Так, что ли? Только мучения, смерти, катастрофы, по-вашему, порождали гениальные творения?»
Первый голос не отвечал. Он затих, притаился. Потом возразил, уже более уверенно:
«Творчество – всегда биография. У одних больше, у других меньше. Конечно же изнурительный процесс с его вымогательствами, взятками, неизвестностью и угрозой каторги стал душевным опытом Сухово-Кобылина. Из него родилась невыносимая безысходность ситуаций, когда не у кого просить пощады и хоть год кричи – никто не отзовется. Это он, а не его Муромский пережил все нарастающее одиночество и нравственную катастрофу. Оправдание не смыло с Сухово-Кобылина клеймо подозрений в убийстве. Вспомните: даже в дни триумфа, после постановки «Свадьбы Кречинского», он скажет в «Дневнике»:
«Сквозь дыры сырой Сибири, сквозь Воскресенские ворота привела меня жизнь на сцену театра и, протащивши по грязи, поставила борцом прямо и торжественно супротив того самого люда, который ругал меня и, как Пилат, связавши руки назад, бил по ланитам… Между извещениями о Яре, концертах, блинах и катаньях – напечатано несколько строк о пьесе, где сказано, что она имела полный и заслуженный успех. Я так стал уединен, у меня до такой степени нет ни друзей, ни партнеров, что не нашлось и человека, который захотел бы заявить громадный успех пьесы, но даже никто не пожал мне радушно руки. Я стою – один-один».
Костя съежился. Что-то раздражало его. Казалось, интимнейшие записи выглядели фарсом, холодным, недостоверным; вырванные из контекста, мысли Кости были тупы, как куры, переходящие дорогу. От каких-либо выводов он был бесконечно далек. Он попытался вспомнить другое место «Дневников»: «Постигшее меня в прошлом году шестимесячное противозаконное и бессовестнейшее лишение свободы дало досуг окончательно отделать несколько прежде всего лишь набросанных сцен, а спокойствие угнетаемого, но никогда не угнетенного духа дало ту внутреннюю тишину, которая есть необходимое условие творчества нашего».
– …Внутренняя тишина, спокойствие духа, – пробормотал Костя. – Как совместить это со слежкой, заключением, нелепым смещением нормального?
В чем же закономерность? И есть ли какие-либо закономерности творческого процесса у гения? Почему этот барин, даже будучи «лишен свободы», действовал, исправляя сцены, писал новые, ощущая «никогда не угнетенным» «дух творчества», а он, Костя, имея все условия для оного – свободу действовать, молодость, жилплощадь, – бездействовал, позорно находя предлоги и отговорки?
Сосредоточенность, убежденность, отказ от суетного личного во имя художественного отображения высокой правды жизни – вот что дало силу и пронзительную остроту перу Сухово-Кобылина. А он, Костя, малодушный, разбросанный, с мелкими страстишками и безвольными желаниями…
Немедленно завершить начатое. Сейчас же.
Куда запропастилась заключительная глава? И вообще, была ли рукопись? Сейчас ему казалось, что он привязан к двум склоненным стволам деревьев. Они распрямятся, и его разорвет. Левое плечо онемело. Сквозь немоту тела Костя начал вспоминать свои выводы… заключительную главу. Он пошарил рукой, но папки не было. Где рукопись? Она только что валялась на диване…
– Для чего вам эти рукописи? – внезапно ворвалось в сознание Кости.
Он долго не мог понять, откуда голос и как связать концы с концами. Ему хотелось найти исчезнувшую диссертацию, но тут он увидел рядом с собой разноглазого Петю Моржова в синей куртке и вспомнил все.
Магазин «Природа»…
Потомок великих князей…
Переписка Сухово-Кобылина…
Семьсот рублей новыми…
– Зачем вам эти рукописи? – повторил парень, с удивлением взирая на Костино возвращение на землю. Бедный, он не подозревал, как тяжело было свидетелю преступлений и беззаконий российского самодержавия приноровиться к солнечной праздничности этого апрельского дня и к автобусной жизни едущих на биржу в зоомагазин.
– Рукописи? – переспросил Костя. – А… да просто так… Историей интересуюсь.
Парень отвернулся. Глаза его блуждали по знакомым улицам, по лицам попутчиков. Костя огляделся вокруг. И видения столетней давности стали отступать. Он попробовал перевоплотиться в завсегдатая зоомагазина или Птичьего рынка, приспособиться к суматошному XX веку с его не в меру развитыми детьми и чересчур высокими критериями научного анализа. И вдруг он увидел, что уже весна, земля набухла, а девицы в автобусе полногруды, и внезапно почувствовал, что и в нем снова поднимается то, что называется зовом, судьбой или любовью к человечеству, в зависимости от обстоятельств. Косте надо было поделиться своим настроением с этим потомком, душа которого, как нетронутая целина, была жестка и неплодородна.
– Рукопись, – начал он патетически и тронул Петю за плечо, – это всегда тайна. Всегда опровержение чего-то установившегося в тебе. Сначала ты видишь незнакомый почерк и сходишь с ума от неизвестности. Тебе хочется проникнуть в этот характер, заглянуть на дно человеческой души. Потом ты идешь вглубь. Твоя судьба соприкасается с чужой судьбой, иногда страшной, иногда великой, и ты становишься свидетелем исторического события. – Костя поднял глаза и вздохнул… – Но иногда умирает легенда, которую мы придумываем себе. Рукопись не соглашается с тобой и мстит за иллюзии.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: