Зоя Богуславская - Предсказание

Надо взять себя в руки.

Подумай, Кисточка. Пройдись мысленно по основным формулам своей диссертации.

Эти формулы ты вынашивал последние месяцы, пытаясь снести концы с концами, снова все взвесить и понять. Но итоги, итоги? К чему же ты все-таки пришел?

Он снова, как в полудреме автобуса, попытался вспомнить заключительную главу своей диссертации. Но в голову лезли плохо обработанные тезисы, плохо проанализированные куски биографии. Все вызывало Костино омерзение – клочковатостью, эмпиризмом и непродуманностью. А что поделаешь? Другого у него ничего не было. Как-то в «Дневнике» Сухово-Кобылин записал:

«Теперь я сам понимаю и вижу, до какой степени всякое созидаемое постепенно созидается и что постепенность созидания, или, что называется, зрелость произведения, не есть только изложение внешнего… а есть необходимость созидания, т. е. необходимый закон созидающего. Дух, как и растение, не творит плода своего разом, и так называемая минута вдохновения есть акт зачатия… – чтобы получился плод. Дух не может все вдруг сделать – и писатель, производящий сразу, предлагает публике сырой зародыш, а не зрелость плода своего».

Вспомнив об этой записи, Костя подумал: может, его собственный полугодичный заскок и есть норма созидания?

Костя пробовал сунуться со своими сомнениями к Анатолию Павловичу. Но Анатолий Павлович коварно улыбнулся. «Находить ответы – дело аспиранта. Моя задача – искать пути к ним». Когда Костя пожаловался Нине, она возмутилась: «Нет, этому конца не будет! Если бы ты выучил наизусть все обстоятельства убийства француженки и все мотивы поступков Сухово-Кобылина, ты начал бы сомневаться в трилогии. Тебе ведь не ответы нужны, а неясности. Пока что-нибудь неясно – ты счастлив, у тебя есть предлог искать. Но если бы случилось чудо и тебе все стало понятно в этой теме, ты бы изменил тему – лишь бы продолжать изучение. Понимаешь, ты коллекционер. Коллекционер информации. Потому что процесс собирания пассивен. Но как только тебе надо обработать информацию, надо сделать выводы, то есть проявить самостоятельность суждений, так ты в кусты. Ты трусишь. Вот она, правда! – кричала она. – Сядь, подумай и делай выводы – это все, что я могу тебе посоветовать».

«Теперь она увидит, – думал Костя. – Теперь я ей покажу, насколько недоброжелательно, скороспело она судила обо мне».

Как перед дорогой, он присел у небольшого ломберного столика с выемкой посередине. Минуту подумал. Сначала о суетности своих споров с Ниной, затем о высокой миссии каждого, кто посвятил себя зыбкой и прекрасной науке, именуемой литературоведение. Ноги легли на нижнюю перекладину стула. Да, предстояла нелегкая работа. Если удастся разобрать немыслимые иероглифы Сухово-Кобылина, хотя бы бегло выяснить суть переписки. Он вздохнул: «Ну что ж. Попробуем».

Первая страница, вся перечеркнутая, содержала, очевидно, набросок к одной из философских статей Сухово-Кобылина. Цитаты из Гегеля, Канта. Неинтересно. Дальше – письмо. Незнакомый спешащий почерк. Буква «м» выступает над другими, а «р» сильно напоминает «д». Если бы Костя был графологом, он бы подумал, что автор – человек дисциплинированного ума и твердых правил, хотя… и не чуждый вспышек темперамента. Почерк Луизы? Вряд ли. Костя посмотрел на дату в конце письма. Стояло 15 октября. Подписи не было.

«Милая Летунья, – начал читать Костя, – еще по-прежнему холодно. Вечерами моя левая стреляная скулит. Но это ерунда – скоро тропики и будет 38. Хуже, что внутри завелось что-то серо-зеленое и зовет тебя…»

Костя остановился. Какое-то странное недоразумение. Машинально он стал читать дальше.

«Ставим опыты с рыбами. Ты уже знаешь, что в океане рыбы реагируют на ток иначе, чем обитатели пресной воды. И давно обнаружено существование электрических токов в море. Теперь я понял, что надо остановиться на изучении именно этого. Как связана сила морских токов с солнечной активностью? И как влияет эта связь на живые организмы?

Скоро пройдем через Балтийское и Северное моря и Английским каналом выйдем в Атлантический океан. Отметь на карте.

Я не надоел еще?»

«Что за чертовщина, – подумал Костя. – Почему это попало к Сухово-Кобылину?»

Коротенькое письмо уже подошло к концу.

«Как наше произведение – птенец? – писал неизвестный. – Как его желудок? Может, покажешь его Ворошильскому? Беспокоюсь.

Радиограммы будут принимать в четверг, 25 октября. Весь день. Учти.

Осталось не так уж много. Не печалься. Поцелуй птенца».

Костя отложил письмо. Раздумывать над его происхождением не было смысла. Он позвал Петю. Но никто не отозвался. Он крикнул громче. Тишина. Пети не было. Темнота. Жаль терять драгоценные минуты.

Следующее письмо. Тот же почерк. Дата 30 октября.

«Птица моя симпатичная! Наша посудина оказалась вынослива, как сушеная вобла. Горючего почти не потребляет, машиной пользуемся только при штиле. А так – под парусами. Сегодня вышли из Бискайского залива и провели первую суточную дрейфовую станцию. Паруса спущены, тошно смотреть. Бездельник корабль напоминает выгоревший лес, торчат одни палки!

А мы труженики. Работаем в две смены. На отдых – пять-шесть часов. Рыбаки ловят окуней. Расскажи птенцу о кессоновой болезни. Когда окуня вытаскивают из многотонной глубины, у него на суше сразу вылезают глаза и внутренности. Как будто вывернули наизнанку.

Чем мы занимаемся на отдыхе? После обеда час-полтора лежим на верхней палубе под палящим солнцем. Обгорел, стал черен, как Отелло, учти – и ревнив тоже. В городе всегда рвешься куда-нибудь, а вот когда поплаваешь так с месяцок, отделенный от цивилизации и человеческого тепла, тоска берет. Ночью лежишь на палубе – звезды прямо по лицу гуляют и какая-то в тебе и умиротворенность, и успокоенность, а все же ноет это проклятое под ложечкой.

Сейчас я погружен в самое важное. Представь, что жизнь человечества – перекресток с бесконечным числом бегущих улиц и включенными светофорами: «Берегись», «Опасно», «Выбери». И с каждым годом все это неисчислимо увеличивается. Я думаю, мы, ученые, расставляем эти предупреждающие сигналы – вокруг человека, искусство – внутри его. Не правда ли, стоит потратить жизнь, чтобы предотвратить хоть одну опасность.

Пока побудь с птенцом в Итколе, потом школа. Тут и я подоспею. Через какие-нибудь три месяца. Девяносто дней. Две тысячи сто шестьдесят часов. Каждый вечер, засыпая, я представляю себе наш дом и тебя, твои платья, склянки, помады.

Женщины здесь не в почете, и мы забурели. Не бреемся, не стрижемся…»

Нет, пора было кончать эту комедию. Терпение Кости иссякло. Ошалело покосившись на дверь, он снова повернул зеленый корешок – все было правильно: «Переписка Сухово-Кобылина и Луизы Симон-Деманш. 85 писем».