Зоя Богуславская - Предсказание

А потом наступило утро. Появилась Софка.

– Кажется, ты начинаешь пользоваться успехом?

…За соседними столиками кончили пить и сдвинули бокалы. Один упал. Тимофей засмеялся:

– К счастью. Счастье, оно знает, кому фартит.

Он нагнулся, поднял осколки и пропустил белое пальто впереди себя. Они двигались по вестибюлю. Его спина вошла в пролет, между постами проверки документов.

Все. Все.

Теперь он ушел.

И мне можно. Тоже можно встать и идти.

В разные стороны».

Костя отпрянул от рукописи.

«Нина, – подумал он. – Если она тоже станет прошлым? Уйдет в другую сторону. Ну там в Ленинград… Одессу. И ничего не останется? Никакого следа».

Костя съежился, его всего перевернуло от мысли о Нине, и вдруг он вспомнил один вечер. Он давно о нем не вспоминал.

Они были с Ниной вместе месяца три, три с половиной. Это была прекрасная пора безответственности. Когда обед съедался как ужин, а летнее пальто с помощью ватной подстежки превращалось в зимнее. Не было обидных слов, вонзающихся как иглы кактуса, молчаливых протестов, несовместимых характеров. Не было столкновений, возведенных в принцип. Жили они легко, вдохновенно, открывая друг в друге незаурядные душевные качества, и все было просто.

Но однажды она посмотрела на него и сказала…

Это был яркий синий день. Под глазами Нины змеилась та же синева, лицо было непроницаемо и растерянно. Плохо сколотый узел Нининых рыжеватых волос, обычно такой тугой и нерушимый, казалось, вот-вот рухнет и хлынет по плечам.

– У меня ребенок, – пролепетали Нинины губы. – Там, – она показала куда-то в солнечное сплетение, – он уже растет.

Костя ничего не мог сообразить, он помешался от неожиданности. Но Нина настаивала:

– Его еще нет, но что-то есть там. Уже больше двух месяцев.

– Ну и прекрасно, – наконец прорвался Костя, – что за трагическое лицо?

Он усадил Нину на диван подальше от края, как будто сейчас она была уже не Ниной, а этрусской вазой, которая могла разбиться.

– Ребенок – это прекрасно, – повторил он. – Ну чего ты? Чего ты хлюпаешь?

Он не вникал в суть явления, он видел, что она расстроена, плачет, и хотел ее утешить.

– Ну что ты? Это же здорово! Ну ребенок!

– Мне жаль его, – прошептала Нина.

– Почему? (О господи!) – Костя понемногу впадал в панику.

Он не мог вынести ее беспомощности, виноватого вида. Одной рукой она держалась за низ живота, другой терла поясницу. Потом оглядела комнату и еще пуще заплакала. Костя никогда не видел подобного. Она плакала всем телом, даже спиной. Спина ее вздрагивала, по плечам шли какие-то конвульсии, платье взмокло на лопатках, как будто слезы лились прямо из спины. Но внезапно она стихла. Одернула подол платья и пошла умываться.

Через полчаса, наскоро перекусив, Костя повел ее погулять на набережную. Они брели вдоль Александровского сада, потом долго стояли перед Василием Блаженным. Костя радовался звездам, теплому ветру. И чтобы Нина про это не заговаривала, он посвятил ее в чрезвычайно важные две мысли, которые как раз тогда занимали его. Помнится, речь шла о славянофилах и их исторических корнях и о чем-то еще. Нина внимательно слушала, кивала согласно, и… все уладилось. Она больше не плакала. И потом тоже не вспоминала о ребенке. Это было хорошо. Костя пуще всего боялся ее слез, нового приступа странных конвульсий.

Прошло месяца два… И уже зимой они собрались на праздник во Владимир и Суздаль. Нина до отказа набила походную сумку. Она любила тщательно укладываться, помнила обо всем до мелочей и поражала Костю своей предусмотрительностью в вопросах походного быта.

– Подкинь на плечи. Как она ляжет, – попросила она и показала на котомку.

Костя глянул на котомку и ахнул.

– Да ты что, – сказал он, – разве тебе можно!

Нина застыла с котомкой в руках. Она глядела на него все более ошарашенно и изумленно, как будто Костя ей сообщил, что на соседнюю улицу упал новый, совершенно неизвестный доселе метеорит.

– Растет там небось, – пробурчал Костя. – А ты о нем и не думаешь.

Нина опустила руки и все глядела на Костю, как бы изучая и оценивая. Потом подошла и тихо, несердито уронила:

– Дурачок ты. Его же нет.

Почему его не стало, что Нина с ним сделала, Костя не понял. По обоюдному невысказанному уговору они никогда больше не поминали об этом.

Сейчас он подумал, что Нина в тот синий предпраздничный день ждала от него каких-то веских, как гири, слов.

Но этих слов Костя не умел говорить. Вообще, как выяснилось, он многого не умел. С тоской он поглядел на тщательно заставленные стеллажи, на монументальную черную мебель, как укор возвышавшуюся за его спиной, затем потянул к себе рукопись и продолжал чтение.

«Блондинка Валя казалась усталой. Вид был менее официальным», – прочел Костя. Откуда она снова взялась, эта Валя? Ах да! Тамара Кудрявцева вернулась в отдел кадров. Он пытался собраться с мыслями.

«– Хорошо, что как следует подумали, – сказала Валя. – А то многие бросаются сюда очертя голову. Потом приходится списывать. У нас ведь работа нелегкая.

– Пусть. Это даже лучше.

Я снова шла по бетонке аэродрома. Но теперь совсем стемнело… За стеклом вокзала электричество высвечивало людей у касс, за столиками, у киосков. Интересно, кто на месте тех. Я села на уличную скамейку и стала смотреть через стекло. За моим столиком – все та же индианка, в длинном национальном платье. Столики, где была фестивальная группа на Варшаву, раздвинули, и они пустовали. Шла посадка на какой-то самолет. Потом отправка другого. Разноперая людская масса за стеклом шевелилась. Спешила. Воздух жужжал. Впереди звука неслись красные кружки.

Надо было ехать домой. Объясняться с братом. Успеется, скажу ему завтра. Мишка любил шутить: «Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра». Но это только в шутку. Сам он не терпел, когда впустую шло время. «Единственное, чего не вернешь, – говорил он. – Время не имеет обратного хода. Его нельзя накопить или взять напрокат».

Да. ОН и Я – как одно целое – это тоже нельзя вернуть. Теперь я даже не смогла бы. Я бы не поверила его словам. С меня хватит. Правда, бывают слова, которые можно увидеть. Те – честные. И они надолго. «Пойду к Сашке, поиграю в бильярд, потом вернусь». Это видишь. Или: «Сегодня возьму фа-диез». Или: «Меня вызывают в военкомат». Это никуда не исчезает. Человек приходит через час, или становится на учет в военкомате, или берет более высокую ноту. Все это видно.

Голос у него был сильный, низкий. Талант. А талант – это достояние общества, его нужно холить и растить. Для того чтобы растить его талант, нам понадобилось расстаться… Да, эта штука со временем у него была еще почище, чем у моего брата. Комплекс. «Не упустить время! Успеть! Сколько зря потрачено времени!» Как будто через год человек исчезнет или все вокруг остановится.