Олег Слободчиков - Сын леса

Фая отодвинула свой фужер. Алик понял, что разговор закончен, поднялся, расталкивая по карманам бутылки.

— Глупые вы, городские, совсем башка не варит, что такое кровь… Курей и то за вас «дядя» режет. А туда же. Насмотрелись тут дурацких кин по телеку, — он заткнул недопитую бутылку хлебной коркой и тихо притворил за собой дверь.

Потом он пил с каким-то бичом за сараями, неподалеку от Фаиного дома. Здесь их взяла «побирушка». Менты попались знакомые, усадили его с шутками, предлагали отпустить, если уплатит выкуп. Но Алик, доброй волей отдав им непочатую бутылку, решил переночевать в вытрезвителе: очень уж не хотелось идти в контору. На другой день, слегка опохмелившись пивом, он закупил продукты и отправился на свой участок — будь что будет! «Вдруг цела избушка», — маялся всю дорогу, будто на родину возвращался. Много курил. Проехали последнее село. Замелькали знакомые места.

Впереди на дороге маячила фигура человека. Пешехода в этих местах встретишь редко и почти наверняка это русский. Машина притормозила. Человек обернулся.

— Богутек! — закричал Алик, высунувшись из кабины. И шоферу: — Стой!

— Здорово, Богутек, друг! Первый раз вижу киргиза пешим. Разучился, что ли ездить верхом?

— Лошадь сбежал к леснику! — хмуро ответил чабан, забираясь в кабину.

— Из гостей идешь, подпитой конечно? — радостно скалился Алик.

— Из гостей!

На другом берегу реки, там, где было поле, вырос аккуратный домик и длинный низкий сарай. Казахам хоть руки выверни, они так красиво не построят.

— Что за кошара? — удивленно таращась, указал пальцем Алик. — Чья?

— Свинарник. Русский делает семейный подряд. Веселый русский, — угрюмость сходила с лица чабана, на миг забылись заботы о пропаже коня.

— Казахи говорят, русский пришел к председатель, анау-манау: я вам план по мясу чушками делать буду, дай землю и трактор… Бастык ему: «Перестройка… демократий… Собраний делать надо, народ спросить».

Казахи ругаются: мы — мусульмане, воду из одной реки пить будем с русскими чушками — не хорошо. Русский им говорит- не будет навоз: будет замкнутый цикл. Свинья свой навоз есть будет и толстеть шестьсот грамм в сутки. Чиста — муха не сядет. От свинарника запах — одеколон. Говорит, я вас научу свинину по-казахски варить.

Казахи плюются, а русский хохочет. Говорит, я ем казахский казы и глаза от удовольствия делаю узкий-узкий. Обещал: «Сам ферму сожгу, если в воде запах будет». Разрешили ему попробовать. Жена у него, дочка… Арак совсем не пьет, брага не делает, богу молится, говорят — китайский шпион или немец.

— Надо зайти, познакомиться, — обернулся к удаляющейся ферме Алик. — Какой ни есть, а сосед… Моя изба цела, не знаешь? — спросил, затаив дыхание.

— В июле цела была. В августе — замок висел, — сказал Богутек. — Потом там не был.

Богутек высадился возле лесного кордона. Алик издали помахал вышедшему на крыльцо леснику, с которым у него были хорошие отношения, оставил возле шлагбаума бутылку вина и проехал дальше. Около скотопрогонного моста он разгрузил машину, расплатился с шофером, сунул за пазуху бутылку водки и пошел к своей сакле. Сам того не желая, он то и дело убыстрял шаги, пока не останавливался, переводя дыхание, снова заставлял себя идти размеренно.

Некоторое время даже шагал под счет. Вот, наконец, стал виден рубленый угол из желтых бревен. «Цела изба», — облегченно вздохнул чикиндист.

Кустарник чуть поредел из-за опавшей листвы. Поникла и пожелтела высокая трава по берегам журчащего ручья со старым следом лошади. Метрах в пятнадцати стала видна дверь. Алик боялся верить глазам: она была не взломана, в пробое висел замок. И даже окно не было вырвано после долгого его отсутствия.

Он поднялся на высокое крыльцо, потрогал заржавевший замок, с трудом засунул в скважину ключ и не смог его провернуть. «Неужели после всего придется взламывать дверь самому?» Достал из рюкзака бутылку с подсолнечным маслом, залил его в скважину, подергал дужку, простучал по тяжелому литому корпусу замка. На этот раз ключ со скрежетом провернулся. Ржавая дужка вылезла из корпуса.

Распахнулась дверь, в лицо пахнуло сыростью, прелой одеждой и мышами.

Возле печки, как живая, сидела кошка, уткнув мордочку в подушечки передних лап. Местами труп погрызли мыши. Алик взял ее за шерстку на загривке, вынес на открытое места и положил на камень: грех в лесу закапывать мясо — для кого-то и эта тухлятина — жизнь.

Чувствуя вину перед брошеной кошкой, Алик бормотал, оправдываясь:

— Мышей полно, вода рядом… Больше кошек брать не буду! — решил. — Приучу горностая.

Он натаскал дров, выбросил на солнце сырые вещи. Задымила выстывшая печь, взялась пламенем, загудела. Алик поставил на огонь чайник. Осмотрелся. Похоже, что сюда никто не заходил. Виктор знал, где ключ, если он и был здесь, то не оставил следов. Алик налил в кружку водки и выпил, радуясь тому, что все цело, не желая думать о том, чем может обернуться его возвращение.

Из продуктов была еще мука, попорченная мышами, ее можно просеять.

Оставалась треть мешка вермишели, несколько килограммов гороха, пшена. Была соль. С теми продуктами, что он привез, можно было продержаться безвыездно полгода. Вот только разжиться бы керосином для лампы. Можно и к свинарю сходить: пятнадцать километров — не расстояние. Хороший повод для знакомства с соседом.

Стемнело. Горела и горела печь при распахнутой двери избушки. Сохло жилье.

Высыпали звезды, то и дело чиркая по небу. Алик лежал с открытыми глазами и не загадывал желаний — их не было.

Через день он отправился левым берегом вниз. Прошел пустующую чабанскую зимовку, покурил на щербатом порубленном пороге, зашагал дальше. Ельники кончились. Впереди расстилались желтые поля с пожухлой травой, зеленые пятна кустарника на лысых склонах гор. Лишь вдоль реки, по кромке берега, тянулись густые заросли ивняка. То и дело выскакивали из-под камней зайцы, с фурканьем взлетали стайки куропаток. День был солнечный и по-осеннему нежаркий.

Вдали показалась свиноферма: аккуратный рубленый домик, какие в этих местах не строят, загон из жердей, длинный сарай из плах, все под шифером.

Вместо веранды над крыльцом был большой навес, под ним стоял стол и два кресла, которые показались Алику знакомыми. Возле дома трепалось на ветру стираное белье. На порог вышла женщина в синей кофте. Голова ее была небрежно обвязана платком на казахский манер. Она заметила шагающего сверху человека, взглянула из-под ладони против солнца. И снова что-то удивительно знакомое показалось ему в этом жесте. И хоть смотрела она против солнца, но первой узнала гостя.

— Алик?! — вскрикнула, улыбаясь.

— Света? — удивился чикиндист. — Ты как здесь? — ляпнул невпопад.