Олег Слободчиков - Байсаурская бестия

Я взвалил на себя волчицу. Вдыхая едкий запах псины и свежей крови, побрел, проваливаясь в снег на усталых, подгибавшихся ногах.

Кряхтел от натуги и что-то бормотал, напоминая мрачному лесу, как бережно относился к нему. Обещал впредь вычистить весь сушняк с лишаями. Я готов был наобещать больше, лишь бы выбраться на тропу, сохранив ношу.

Стая не нападала, но была где-то рядом. Волей своей, глазами вынуждала бросить добычу. Я чувствовал ее жаркий звериный дух и соглашался, что это справедливо: волчицу-мать должны съесть байсаурские волки. Но она была добычей.

Хромая бестия висла на моих плечах и при каждом шаге колотила в спину болтавшейся головой. Ее запах притуплялся, мешаясь с кислой вонью человеческого пота. Это обнадеживало. Я уговаривал ее, убитую, не сердится и не мстить. Готов был до печенок провонять волчатиной, лишь бы своим среди своих пересечь границу.

Сознание двоилось, то я настороженно оглядывался, нащупывая леденеющими пальцами рукоять ножа, то чувствовал себя волколаком, кем, в сущности, пытался прежде стать из праздного любопытства. Это был уже не горожанин и не охотник, а хрипящий и обливающийся потом волко-человек. Отстранясь от всего происходящего какой-то частью сознания, я с удивлением наблюдал за ним со стороны.

Капли крови стекали по его проволглой одежде, брызгали на снег.

Превозмогая тяжесть, он резко и настороженно как хорек оглянулся, наклонился, подхватил алое пятно, пропитавшее заледеневшие снежинки, слизнул и проглотил его. Солоноватый, студеный комок покатился по горлу и затеплился в груди, оживая, становясь его частью и плотью. Он братался с жертвой, чтобы искупить вину и избежать расплаты, забыв, что волкам родство не помеха в кровопролитии.

Он все же пересек поляну и вышел на ленту тропы. Лес слегка отступил, но справа и слева стояли деревья, а за ними стелился студеный мрак. Добытчик прислушался, опасливо зыркая во тьму. Почудилось, будто волки обошли поле и следовали где-то рядом, скрываясь за деревьями.

Задыхаясь, хрипя от натуги, он из последних сил пересек границу и ступил в свои — отведенные ему — владения. Вот показались бревенчатые стены жилья.

«Барак — мой берег — обереги!» — забормотал он, хищно озираясь, отдаваясь глубинной памяти и инстинктам. Почувствовал, что стая остановилась у предела владений, не решаясь переступить их. Глухо хохотнул засипевшим горлом.

С холодеющим телом волчицы он, наконец, ввалился в выстывшее жилье. Сбросил у порога ношу, недолго полежал на нарах без мыслей, без чувств. Потом поднялся и затопил печь. Из-под порога окровавленной пустой глазницей и живым еще, блестящим глазом, следила за ним Байсаурская бестия.

Нужно было сходить за водой на ручей и поставить хотя бы чай, но он боялся. И, кажется, не ошибся. Прислушался, вытянув шею. Тявканье и неуверенный одиночный вой послышались из тьмы. Стае очень не понравилось, что тело вожака исчезло в человечьем логове.

Поколебавшись, она, кажется, пересекла границу и подошла к самому крыльцу.

Едва ли не из того же места, куда скатилось солнце, на небо стала выползать полная луна. Серебрился снег, фейерверком далекого праздника искрилось небо. Начиналась таинственная ночь. Добытчик глянул за окно и почувствовал: по какой-то звездной правде все равно придется отдать волчицу стае. Он глянул на стынущее ее тело, ухмыльнулся и решился на хитрость.

Сил не было, но ободрать ее надо было сейчас. Он подвесил тушу за задние лапы, придвинул керосиновую лампу и сделал первый надрез на шкуре. За стеной послышался печальный и вместе с тем торжественный вой. «Как пить дать — сожрут!» — без страха, как о чужом, подумал о себе добытчик. И, несмотря на усталость, вновь ощутил мрачное величие опустившейся ночи. Появись из-под нар волчья морда — он бы не удивился. Бросив под них, в черную пустоту, быстрый взгляд и пригрозил ей окровавленным ножом.

За стеной послышалось многоголосие — плач. Похоже, стая сидела возле двери и требовала справедливости. И почудилось, вдруг, добытчику будто он сидит среди волков. Полная луна желтой жирной кишкой свисает с неба. Вместе со стаей, задрав к небу мохнатую морду, и он жалуется на голод и крепнущие холода ярким звездам, таким благосклонным к неистребимому и живучему волчьему роду.

Добытчик тряхнул головой, освобождаясь от очередного наваждения, опять прислушался, и стал делать торопливые надрезы. От волчьего воя мурашки бежали по спине. «На поминки заявились?»- подумал зло и непокорно. Обернулся к окну. Окровавленными руками сбросил со стола посуду, приставил его плоскостью к косяку, подпер доской от нар.

Желчно ухмыльнулся, довольный своим хитроумием. Снова принялся за шкурение.

Сырая, тяжелая шкура мягкой грудой меха и кожи упала к ногам. Он торопливо завернул ее в мешковину и сунул за печь, в тайник. Жалко обнаженная старуха-волчица скалила стертые клыки и таращила единственный, гаснущий, глаз. С ее ободранного разбитого носа все еще сочилась кровь. В очередном многоголосье добытчик различил жесткую угрозу.

«Сейчас, отдам!» — просипел злорадно. Изба переполнилась волчьим духом, будто десяток мокрых псов, обильно политых уксусом, забились под нары. Нечем было обмыть окровавленные руки. Он сбросил с себя еще не старую рубаху, вытер ею лезвие ножа, ладони, швырнул кровавый ком в печь. Рубаха схватилась пламенем и распалась серым пеплом. Он зачем-то вынул из топки пылающую головню, изба стала наполняться едким дымом, но воздух очищался от смрада и запаха крови. Добытчик трижды обмахнул пылавшей хворостиной вокруг обнаженного торса, почувствовал себя чище, бросил чадящую головешку в печь.

Предстояло самое главное и опасное, чего не сделать он уже не мог.

Зажав в зубах лезвие ножа с привкусом волчьей крови, добытчик поднял ошкуренную волчицу, толкнул дверь ногой и шагнул в темень. Он ждал нападения и подставлял клыкам спину, тушей прикрыв уязвимый живот.

Но нападения не последовало, а голоса во тьме настороженно умолкли.

И тогда, мотнувшись всем телом, он швырнул ободранную волчицу в черную ночь.

В тот же миг перескочил порог и запер дверь. Припал к ней ухом. За стеной почудилась возня. Дело было сделано. Добытчик без сил упал на нары. Зычным бубном билось в груди усталое сердце. Хотелось пить и есть, но сил уже не было. Горло было сухим и шершавым. И он уснул, ощущая во сне, как река Времени хлынула из глубин бездонного озера к теплу и свету.

Я проснулся с чувством сильной жажды и нечистоты. От немытых рук воняло кровью и псиной. Какой-то глупый и беззаботный утренний сон ускользнул вместе с пробуждением. Я посмотрел в черный потолок, с удивлением стал вспоминать вчерашний вечер, с трудом отделяя подлинное от надуманного и причудившегося.