Фрэнсин Проуз - Изменившийся человек

— У вас. — Бонни точно помнит, что отдала их ему, сделала увеличенный ксерокс, чтобы он мог не надевать очки.

Пробираться с ними сквозь толпу, все равно что тащить сыновей к зубному. Бонни находит карточки с именами Мейера и Винсента, усаживает их, а потом уж садится сама, рядом с тем местом, где между ней и Айрин будет сидеть Ларри Тикнор, крупнейшая фигура в области недвижимости, чья жена Лора весьма щедро поддерживает Вахту братства.

Первой появляется Роберта. Целует Бонни и Мейера, словно спотыкается о Винсента и после секундного раздумья жмет ему руку. Отношения у них и так были натянутыми, а когда в «Таймс» появилась всего лишь крохотная заметка, стали еще прохладнее. Не его ли Роберта в этом винит?

— «Таймс» кого-нибудь прислала? — спрашивает Роберта у Бонни. — Что-то не пойму, кто здесь от них.

— Колетт Мартинес, — отвечает Бонни.

— Жаль… — говорит Роберта. — Но что тут поделаешь? Видимо, теперь это ее тема.

Бонни это даже радует: Колетт обсуждают как представителя прессы, а не как хорошенькую девицу, завладевшую вниманием Винсента.

Айрин отыскала Лору и Ларри Тикноров и ведет их к столику. Тикноры — красивая пара, оба примерно одного возраста с Бонни, но настолько богаче, что будто бы настолько же старше. Айрин, Лора и Ларри в дорогих строгих черных костюмах. Эта троица — как голограмма трех моделей, искусно обработанных лучшими стилистами и дизайнерами. Бонни чувствует себя старой кошелкой. Но во что она одета — это не главное. Главное, чтобы Ларри и Лора финансировали еще больше продовольственных посылок и телефонных звонков в Иран и покупали меньше «Кельвина Кляйна».

— Айрин! — восклицает Роберта. — Выглядите потрясающе!

— Привет, Роберта, — говорит Айрин.

Роберта сует руку куда-то между Ларри и Лорой Тикнор.

— Я — Роберта Дуайр, связи с общественностью.

Ларри пожимает Роберте руку. Его жена игнорирует Роберту и нервно оглядывается: в ее глазах Бонни видит ужас, так смотрят знаменитости, которые оказались в толпе незнакомцев и до смерти боятся, что какой-то обычный человек посягнет на их драгоценное время. Они бывают счастливы, увидев кого-то столь же знаменитого или на худой конец того, кто понимает, насколько знамениты они, и будет вести себя соответственно. Пока что Лоре достаточно Бонни, чье лицо ей смутно знакомо.

— Лора! — говорит Бонни. — Добро пожаловать!

Бонни ведет Лору вокруг столика. Сначала встает Мейер, затем Винсент. Лоре приятно, что ее посадили между двумя звездами сегодняшнего вечера. Она щедро жертвует Вахте братства, и ее ежегодный взнос — это дар любви, он же возмещение ущерба от безудержно неверного Ларри. Бонни надеется, что Лора подключит немало друзей-филантропов к достойному делу, которое она «открыла» первой. Напротив, рядом с Айрин, воодушевленно ерзает Ларри — он словно зарывается лицом в ее бюст, который нынче подчеркнут глубоким вырезом и выглядит удивительно крепким и свежим для дамы возраста Айрин.

Рассадили всех на редкость удачно. Все сразу оказались при деле. Айрин болтает с Ларри Тикнором — опыт поколений венских кокеток не пропал даром. Винсент сосредоточен на Лоре, использует тот магнетизм, который, похоже, имел всегда или развил за последние несколько недель, то обаяние, которое сразило и Айрин, и Колетт. С постыдным удовольствием Бонни отмечает, что Роберте Дуайр беседовать не с кем. Мейер смотрит куда-то перед собой, видимо, как надеется Бонни, мысленно проговаривает свою речь: что бы и Винсенту этим заняться, сейчас это было бы даже полезнее, чем беседовать с Лорой Тикнор.

Бонни бросает взгляд на Мейера, который одаряет ее нежнейшей из своих улыбок. Мейер знает, как много она сделала, а хотела бы сделать еще больше. Поэтому из всего сонма этих чудесных людей он обратил луч благодарности и расположенности на нее. Столько всего — гости, зал, угощение, бесконечные мелочи, от которых зависит провал или успех вечера, — все это дело рук Бонни. И Мейер это понимает. Чего еще желать — Бонни зарабатывает этим, а в качестве бонуса имеет еще и такое удовольствие.

Ей почти жаль, что Джоэл не видит, чего она добилась. Но он бы нашел способ все испортить. Как она ненавидела летние благотворительные акции для клермонтского музея, на крутом берегу реки, в чьем-то роскошном поместье; на них ходили ее богатые соседи — продемонстрировать свои широкополые шляпы и тончайшие летние платья, без малейшего намерения что-либо пожертвовать. И потом Джоэл непременно язвил: мол, она весь день без толку лизала задницы каким-то кретинам, надеясь, что они профинансируют покупку плохих гравюр XIX века. Джоэл говорил то, о чем думала сама Бонни — вот что обиднее всего. Джоэл был кардиологом. Он-то занимался по-настоящему важным делом.

Но никто, даже Джоэл, не скажет, что фонд — это не важно. Бонни делает все, чтобы фонд существовал. И Мейер Маслоу это знает.

Мейер, одарив взглядом Бонни, снова устремляет его в пустоту, но Бонни понимает, что он включен в происходящее, он погружен в свои мысли и одновременно ничего не упускает из вида. Он почувствует, когда настанет пора встать, подойти к подиуму и начать говорить — без фанфар, без лишних объявлений. Это Мейер решил, что его представлять не нужно. Присутствующие и так знают, кто он. Что можно сказать о нем такого, чего они не слышали? И Мейер же решил, что в конце речи он представит Винсента. Как Мейер скромен — он исполнит вступление и уступит место главному герою вечера.

Бонни наслаждается этим моментом, он — как плавная интерлюдия, так бывает, например, когда приходишь на обед чуть загодя и ждешь друга. Пусть гомон то стихает, то усиливается, пусть то и дело слышатся взрывы смеха, искреннего или натянутого. Пусть они решают, с соседом слева или справа побеседовать и когда заняться салатом из смеси молодых листьев. Бонни надеется, что они его съедят. Она помнит, во что он обошелся. Вся смета, по пунктам, у нее на рабочем столе.

Краем глаза Бонни замечает, как Айрин наблюдает за Мейером.

Наконец Мейер встает, и все умолкают. Люди будто притворялись, что разговаривают или едят салат, а на самом деле следили за ним. Он подходит к подиуму, встает между колоннами, охраняющими вход в храм. В элегантном черном смокинге он выглядит как жрец этого храма, он — сверкающее лезвие чистоты и нравственной смелости. Вокруг него словно пульсируют электрические волны.

Мейер склоняется к микрофону, и наступает полная тишина.

— Спасибо вам, — говорит Мейер. — Спасибо, что все вы сумели выкроить в своем невероятно плотном расписании время поддержать своим присутствием, телом и душой то, чем занимается Вахта братства. Друзья мои, что я могу рассказать вам о нас такого, чего вы не знаете? Наверное, стоило бы упомянуть об иранском журналисте, карикатуристе, сражающемся за справедливость, любящем муже и отце, который только сегодня — сегодня ! — был освобожден из заточения, где его мучили и истязали.