Фрэнсин Проуз - Изменившийся человек

Наверное, то же чувствуют или должны чувствовать родители. Но прежде Мейер не понимал, как можно триумфом другого наслаждаться не меньше, чем своим. Как и Винсент, Мейер всего за несколько недель проделал длинный путь. Он поборол ту мелочную зависть, которую испытал на первой пресс-конференции Винсента.

Может быть, поэтому Мейер не сразу замечает. А может, просто все начинается медленно, перемена интонации, пара проглоченных слогов, пауза перед трудным словом. А затем — едва заметный сбой, легкое изменение ритма.

Винсент еще может все испортить. А если он пьян, если вдруг не сможет говорить четко? Вдруг собьется на какую-нибудь ерунду? Ну почему Мейер не предупредил Бонни, чтобы она глаз с Винсента не спускала? Да потому что Бонни, стоит что-то сказать о Винсенте, тут же взвивается. Миллионы долларов пожертвований — их можно потерять только потому, что Мейер решил пощадить чувства Бонни!

Но как бы все ни сложилось, Мейер четко видит, кто такой Винсент. Этот парнишка старается по-настоящему, непременно хочет измениться. Да, конечно, он хочет спасти свою шкуру. Но такова человеческая природа. И если бы он хотел только спасти шкуру и ничего больше, он мог бы найти способы попроще — можно было бы обойтись без костюма пингвина и без речи перед сотнями матерых нью-йоркских акул, которые только и ждут, когда он пойдет под воду — тогда уж они смогут попировать всласть. И это тоже — в человеческой природе, во всяком случае — в их природе. Винсент здесь под прицелом. И Мейеру надо об этом помнить. Если мальчик переберет лишнего, они должны проявить снисходительность.

Зал взрывается аплодисментами, а Винсент с трудом стоит на подиуме. Рот у него приоткрыт. Он поворачивает голову. Видно, как он беспомощно моргает. Все происходит как при замедленной съемке. Он качается и долго-долго падает. Микрофон летит вниз. Какая-то женщина истерически вопит. Люди кидаются к подиуму, окружают Винсента, и его уже не видно за толпой желающих ему помочь.

Кто-то кричит:

— Нужен врач! Срочно!

Нужен врач? Мейер чувствует первый укол совести — она еще будет мучить его за то, что он подумал, будто Винсент пьян.

Толпа расступается, чтобы пропустить Мейера. Винсент лежит на спине, точнее, валяется, как тряпичная кукла — так выглядят даже самые аристократичные, когда оказываются по ту сторону сознания. Лицо у него пепельно-серое. Он что, мертв? Быть не может. Какой был Мейер бесчувственный, как гордился тем, что видел мертвых людей больше, чем кто-либо из всех его знакомых. Не так давно он хвастался Солу, что видел повешение. Да разве это знак отличия? Чем меньше трупов довелось увидеть, тем лучше.

Над Винсентом склонился, делая ему искусственное дыхание, сам Ларри Тикнор. Самый крупный (как они надеются) благотворитель стоит на коленях, подложив руку Винсенту под шею, дышит рот в рот. С точки зрения фандрайзеров — это удача или провал? Мейер сейчас не может об этом думать. Главное — чтобы Винсент выжил. Мейер теперь по-настоящему напуган.

Мейер закрывает глаза и молится — так, как давно уже не молился. Это молитва без слов, без мыслей, всем организмом, а не мозгом. Словно каждая клетка тела напряглась, чтобы излить свою энергию в надежде, что все обойдется, что кризис не приведет к трагедии, к несчастью. Кому Мейер молится? Богу, которого он порой принимает как данность, но которого вспоминает только теперь, когда тот, кто ему дорог, валяется, распростертый на полу. Мейер отдаст все, все, что имеет, лишь бы Винсент очнулся.

Экстаз проходит, Мейер, из которого словно выкачали силы, оглядывается — смотрит, изменилось ли что-то за те краткие мгновения, когда силой молитвы его душа едва не отделилась от тела.

Ларри Тикнор все еще склоняется над Винсентом. Ларри знает, что делает. Наверное, он и разбогател потому, что всегда действовал на опережение, всегда брал дело в свои руки. Впрочем, это наивные представления о богачах, еще из Старого Света. Теперь богатые лучше всего умеют делегировать ответственность. Педро, будьте любезны, сделайте искусственное дыхание этому господину на полу. Не просто на полу — на сцене. В храме Дендура, перед всеми собравшимися, многие из которых сгрудились вокруг тела Винсента — хотят заглянуть в око бури, поучаствовать в классической трагедии, будь то убийство Юлия Цезаря или смерть фараона.

Сквозь толпу пробирается какой-то бледный мужчина в костюме, он говорит что-то, чего Мейер не слышит, и чудесным образом люди расступаются. Кто он — врач, сотрудник службы безопасности, медик?

Кто-то говорит: «Это официант». Он говорит с Бонни, которая помогает ему пробраться к Винсенту. Бонни опускается рядом с Винсентом на колени. Она сурова и решительна. Она превратилась в мамашу Кураж.

Официант вскрывает желтую упаковку со шприцем, с лихостью бывалого торчка делает укол. Инсулин? У Винсента что, диабет? Почему Мейер об этом не знал?

Официант вводит иглу шприца в ногу Винсента, прямо через брючину.

Тянутся секунда за секундой, проходит минута.

Винсент пытается приоткрыть глаза.

Мейер слышит за своим плечом раздраженный голос:

— Идиоты! У него же аллергия на орехи. Мейер, я думала, ты знаешь. Помнишь, когда он приходил к нам, сколько было с ним хлопот? Он что, ел салат? Кто подписывал меню? Твои сотрудники что, в спячку впали?

Мейер тянется за спину, пожимает руку Айрин. Он не готов обернуться и посмотреть ей в глаза. Он все еще без сил.

— Наверное, теперь шприцы необходимо иметь каждому официанту. Подаешь орехи — клади шприц рядом с бокалом. Иначе — никакой ты не профессионал.

Винсент стонет и судорожно дергается. Все совсем не как в кино, где человек теряет сознание, а потом плавно в него возвращается. Винсент бьется, окруженный зеваками, в конвульсиях, и Мейер вспоминает дурацкое телешоу, где здоровенный австралиец боролся с крокодилом.

Наконец Винсент перестает корчиться, снова открывает глаза и уже их не закрывает.

— Салат… — Это первое слово, которое он произносит.

— Я знаю, — говорит Бонни. — Я поняла, что произошло. Простите меня. Это я виновата.

Винсент улыбается Бонни, и она улыбается в ответ. Мейер готов согласиться с Айрин: наверное, между ними… и впрямь что-то есть. Ну и что такого? Пусть найдут утешение друг в друге. Все люди так одиноки. Да и кому какое дело до личной жизни Бонни и Винсента? Главное — он дышит. Он жив. Молитва Мейера услышана.

— Мейер, очнись! — говорит Айрин. — Эллиот здесь.

Естественно, Эллиот здесь, чтобы вернуть Мейера от духовных парений к земным вопросам о границах ответственности. Эллиот, который, по мнению Айрин, невзлюбил Винсента с того самого ужина.

Мейер понимает, что Эллиот им нужен. Они живут в мире сутяжничества, где каждый либо ответчик, либо истец. Но Мейер все равно терпеть его не может, точнее, терпеть не может мир, где нужны такие вот типы.