Лев Воробьёв - Перед жарким летом

Пружина.

О-о! Вот где размыкается круг! Гигантская пружина совести, один конец которой закреплен в фундаменте земного, сущего, а другой устремлен ввысь — к действию, к должному. Совесть! Она, конечно, осознанная, иначе бессовестность. Потребности обеспечивают, переживания избирают, действия осуществляют. Но ведь перестраивая, переделывая окружающее, мы получаем множество выбора. За который, — тут не прикроешься подвластностью авторитетам, — отвечаешь сам, лично. И значит, есть свобода воли, есть! Она не каприза ради, для дела.

Так. Это важно, это сдвиг. Так-так-так, явственно простучали колеса. Шарик бежал по бумаге, строчка за строчкой. Остановился.

Дальше. Знание духовного механизма потребностей и переживаний будет иметь огромные последствия для медицины. Однако что делать именно нам, нейрофизиологам? Конечно, все психическое, все потребности и переживания должны иметь мозговое обеспечение, и его надо искать. Но это легко сказать. Вот они — операционный стол, инструментарий, руки хирурга. Вот оно — биологическое тело мозга. Два полушария, внешне не отличить, физиологически тоже. Клетки мозга испускают электромагнитные волны, мерцают невидимо, сговариваются без позволения владельца. Идут химические процессы. Адреналин, ацетилхоллин — мощные силы! — потоками вливаются в кровь, угнетают или окрыляют психику. Без них не может быть никаких мыслей, никаких эмоций, переживаний. Но где они — переживания? Скальпелем их не тронешь, это все равно, что оперировать облако.

Ничего себе проблема. Связь физиологических — мозговое обеспечение! — и психических механизмов. Проблема Декарта.

Карандаш неподвижно лежал на бумаге.

Где этот путь? Пусть долгий, пусть мучительный — но где?

Он вздрогнул. Живой мозг будто птицей порхнул в ладони протянутых рук, и он почувствовал его влажный трепет. «Мною пойми меня». Отпустил осторожно. В то темное жилище где свет разума и порыв чувства. Мурашки пробежали по спине. Настал час. Настало время такой рискованной и еретической, так долго лелеемой мысли. Резерв главного командования.

Ну, без боязни. Два полушария анатомически неотличимы. Физиологически тоже. А вот в духовных результатах деятельности?

Кое-что известно давно. Известно, что левое полушарие управляет правой рукой и его повреждение может вызвать потерю речи. А правое? Вспомни-ка Золотку: излишняя болтливость. И видения, видения. Видел, как цветы неподвижные шевелились в вазе (Лёна!). Что это значит?.. Стоп. Проверить с Золоткой сейчас же, по приезде в Москву. Снять вопросы, которые можно снять, совместить с другими наблюдениями.

А теперь наметить гипотезу. Как говорил Коперник? Гипотеза — тайник открытий. Итак, попробуем. Два полушария разделены столь глубоко, что не заменяют, а дополняют друг друга. В левом — понятие, логика, в правом — образ, интуиция. Не сама ли природа столько времени подсказывала нам: вот он — мозг, наглядно раздвоен. Симметрично. А за симметрией ищи асимметрию — обязательный признак живого тела, у человека, может и духовной деятельности. Но мы были глухи и слепы. Так. Отсюда много последствий...

Стукнула дверь. Кто-то посмотрел, выжидая. Но он не видел и не слышал.

Да, при условии знания, точного знания новой — двухполушарной карты мозга можно предвидеть все последствия хирургических вмешательств и поправлять ущербность больных людей.

Все, хватит пока. Он бережно сложил драгоценные листы и, между делом, глянул на табель-календарь. 1970. Вот и апрель. Усмехнулся.

Что и говорить, все это были мысли. Конечно, от простого он пришел к не совсем ясному и к предельно сложному. Но сложность тоже неплохой признак— предстоящей огромной и увлекательной работы. Ищи, ищи недостающие звенья, достраивай целое. Наверное, и другие ищут, и другие идут тем же путем. Но и он, и его институт будут теперь впереди, на стрежне потока.

В окне смеркалось, мелькнули огни полустанка, дальние огни стройки. Та-та-та-та-та-та... День прошел, а он и не заметил. И о Лёне, кольнуло, вспомнил только вместе с делом. Да, родина дала зарядку силам, и предчувствие победоносного штурма укрепилось. Берегись, Нетупский!

Удивился, где же попутчица? Пальто ее висело, лежал чемодан. Надо было и перекусить. Через гремящие тамбуры добрался до вагона-ресторана. Она смирно сидела за пустым столом и, склонив тоненькую шейку, смотрела в окно. Заметив его, поднялась, ушла. Ах, неловко, из деликатности же томилась здесь...

Окружающее летело с двух сторон, как в панорамном кино; ежеминутная смена огней высвечивала устойчивость внутренней цели. Спасибо тебе, Речинск!

Он быстро покончил с пережаренным клеклым ромштексом, вернулся. Вроде спала. Не зажигая света, тихонько влез на свою полку.

Ту-лум-басы, ту-лум-басы...

Потребности — то, что хотим. Чего же ты хочешь? Многого. Всего. Хочу как птица в вольном полете. Чтобы вспыхнули все силы и открылись все возможности среди мне подобных, среди товарищей. Хочу. Но корешки психологии собственника змеятся в любом капилляре почвы, обойденном великой перепашкой. Мистика уходит, как и пришла, через идолопоклонство, через низменные переживания и страсти материального и духовного потребления. Наркомания, алкоголизм. Массовые истерии и поклонения на Западе. Вещи и наряды. Футбол и скачки. Игры власти. И снова всемирная зараза — златой телец. Социальная патология, которая смыкается с телесной и духовной, как створки тяжелой двери... Что там подбросил в коридоре Нетупский?

Грохнула купейная дверь, ввернулось умильное, приплюснутое сверху вниз личико проводника.

— Чайку не желаете?

И едва ли не подмигнул: как, ладно устроились вдвоем?

Темнота за окнами. Чай был горяч, как расплавленный металл. Соседка оторвалась от журнальчика, подняла прозрачные глаза. Вчера они были пустыми, водянистыми, а сегодня чувствовался дружеский интерес. Она приподнялась, подобрала ноги, уютно свернулась в клетчатом пледе. Впечатление портили завитки волос, как приклеенные на висках. Вывернула свою сетку — пирожки.

— Угощайтесь.

Благожелательный взгляд. Она, очевидно, не запомнила его, но будто припоминала.

— Скажите, вы не артист? Кажется, даже из крупных — заслуженный, народный?

Он удивился, развел руками. И это было принято соседкой, наверное, за признание: она улыбнулась, горлышко безукоризненной белизны. Как все-таки похожа на Наташу, на жену...

Звали ее Ольгой Сергеевной, она тоже ехала в Москву, и предстоял, как он думал, незначащий дорожный разговор. Но вдруг, как и тогда в гостинице, она подняла пальцы к набухшим жилкам висков, глаза потускнели. Да, предельная боль. Он приподнялся, взволнованный, но она быстро раскрыла сумочку, достала и запила чаем какие-то две таблетки.