Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Глядя на сына, счастливого и обсыпанного пудрой не хуже, чем та пышка, Ирина не могла понять, счастлива ли она.

Партийный босс сегодня посулил ей великолепную карьеру, нужно только сделать две вещи: приговорить к расстрелу Еремеева и бросить Кирилла.

Что ж, Еремеев виновен и заслуживает самого сурового наказания, а что до Кирилла… Эту дилемму ей, похоже, и вовсе решать не придется.

Он не звонит уже почти неделю, и любой здравомыслящей женщине ясно, что это значит.

«Зато стану депутатом, – усмехнулась Ирина, – а это все равно что переехать в другую страну».

Появится просторная квартира вместо нынешней живопырки, доступ к хорошим продуктам без очереди, служебная машина… И не придется в ужасе гадать, поступит ли Егорка в нормальный вуз. Интересно, каково это вообще на вкус – уверенность в достойном будущем для своего ребенка? Когда живешь и знаешь, что он при любых обстоятельствах будет учиться в престижном институте, а после распределится на престижное место?

И ради этого не придется идти против совести и отказываться от любви, потому что любовь сама от нее отказалась.

А Еремеева никто не заставлял убивать, так что пусть получает на всю катушку. Можно, конечно, запросить еще одну судебно-психиатрическую экспертизу, чтобы признали его сумасшедшим, но оставим это как запасной вариант.

Подошел троллейбус, почти пустой. Час пик прошел, люди разъехались по домам.

Ирина с Егоркой сели и стали смотреть, как мимо проплывают мрачные и тоскливые дома Нарвской заставы, еле видные в желтых кляксах фонарей.

Она вдруг представила, будто город затопило темной водой и они, горстка выживших, плывут в этом троллейбусе, как в батискафе.

«Вообще очень странно, что Еремеева не признали сумасшедшим сразу, – подумала Ирина, прижимая к себе сына, – это реально странно. Коммунист слетел с катушек – тоже плохо, конечно, но не так ужасно, как когда он в здравом уме и твердой памяти начинает уничтожать ни в чем не повинных граждан. Безумие – это болезнь, а заболеть каждый может. По идее партийные органы должны были настоятельно рекомендовать докторам признать Еремеева сумасшедшим. Почему этого не было сделано? Врачи пошли на принцип? – не поверю. Всю жизнь признавали психами кого надо, а тут вдруг уперлись. Почему тогда? Черт, надо было с этой красной звездой обсудить вариант повторной экспертизы. О, вот я уже начинаю мыслить как номенклатура! А ничего стыдного! Я хорошо работаю, я умная, так почему бы не расти? Чем я хуже какой-нибудь героической доярки, заседающей в Президиуме Верховного Совета? Почему мне должно быть стыдно, что меня заметили и оценили?»

Набегавшийся и наевшийся пышек Егор стал клевать носом еще в троллейбусе. На всякий случай поканючил, чтобы разрешили посмотреть фильм «после «Времени», но когда зазвучала мелодия прогноза погоды, сын уже крепко спал.

Поправив ему одеяло, Ирина пошла в кухню и начала готовить суп на завтра, с тоской поглядывая на молчащий телефон. Она скучала по Кириллу.

Прав, прав звездообразный партиец, безусловно прав. Если она хочет карьеру, то выходить замуж за Кирилла никак нельзя, и неважно, вернется он в рок-музыку или нет. Хотя, скорее всего, вернется: от призвания так просто не отказываются. И что тогда скажут о ней люди? «Дорогая Ирина Андреевна, – скажут они, – да вы типичная двурушница! На людях вы ратуете за победу коммунизма и все такое прочее, а дома делите постель с оголтелым диссидентом, который спит и видит, как бы Родину продать!»

Нет, надо не страдать и мучиться оттого, что Кирилл ее бросил, а от всей души пожелать счастья той женщине, которая его увлекла. Как в песне – если к другому уходит невеста, еще неизвестно, кому повезло. А что сердце ноет, так это от уязвленного самолюбия.

А слезы на глазах исключительно потому, что она режет лук. Вот, стоило бросить его в кастрюлю, как они сразу высохли.

Она ведь действительно еще молодая и привлекательная женщина и найдет достойного мужчину в новых сферах, в которых начнет вращаться. Правда, там люди не разводятся, как бы плохо ни жили, но вдруг хоть один вдовец по ее душу найдется. Какой-нибудь ханжа-слизняк вроде Лестовского, бэээ…

Телефон подал голос именно в тот момент, когда Ирина резала свеклу. Быстро сполоснув руки под краном, она побежала в коридор.

Звонила Аллочка.

– Не разбудила?

– Ну что ты, время детское. А как ты меня нашла?

– Так у Левки номер записан.

«У Левки… – неприятно царапнуло по сердцу, – у Левки… Черт возьми, это я должна бы говорить «у Левки», а не эта курица! Это должно было быть моим счастьем… Все интеллигентность проклятая, воспитание, что биться за мужика – это плохо. Если любит, пусть сам завоевывает – вот основная доктрина жизни, и что мы с нее имеем? Вот именно. А ведь за хорошего парня не грех и побороться. Как девки сцеплялись, просто дым коромыслом, так и я могла Аллочку отвадить. Нет, надо было стоять в сторонке сложа ручки и ждать, пока обратят внимание и позовут, что замуж, что на хорошую должность. А оно так не работает. Все ценное добывается в бою, и выигрывает тот, кто готов горло перегрызть конкурентам. Кто знает, что эта Алка творила, чтобы Леву от меня отвернуть? Может, и врала, и наговаривала на меня, а теперь живет как святая и давно все забыла».

– Хочу сказать, – продолжала Алла, – наш разговор так разбередил мне душу, что я позвонила Насте, и мы помирились.

– Молодец.

– Оказывается, Ижевский на ней все-таки женился, уже больше двух лет как.

– А тебя даже на свадьбу не позвали? – не удержалась Ирина.

– Никого не звали. Ты разве не помнишь, что у Глебушки бзик был на эту тему? Он все время ниспровергал традиции и устои.

– И то правда, – усмехнулась Ирина, – только не все. Он потрясал исключительно те основы, с которых ничего не могло упасть ему на голову. Но да, от свадебных обрядов его прямо всего корежило.

– Наверное, мне давно стоило сделать первый шаг, – вздохнула Алла, – столько времени потеряно на глупую гордость…

– Так тебя ж прогнали!

– Знаешь, я теперь уже думаю, а вдруг я все-таки ему тогда позвонила?

– В смысле?

– Ну времени столько прошло, я плохо помню уже, как оно на самом деле было. Я ведь действительно тогда не хотела, чтобы Глеб приходил, вдруг действительно говорила с ним об этом, а в хлопотах оно и вылетело из головы?

Ирина фыркнула:

– Отказать от дома – не такая рядовая вещь, чтобы тут же о ней забыть.

– Нет, ну не так, что прямо пошел вон, а могла прозрачно намекнуть. Например, ты кого-то из общих знакомых терпеть не можешь…

«Ага, тебя», – мрачно подумала Ирина, а вслух буркнула:

– И что?

– А я тебе звоню и говорю: ах, Ирочка, завтра у нас будет Маша Иванова, так что смотри сама… Ты же поймешь намек?