Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Спохватилась она только в одиннадцатом часу.

Блаженство блаженством, а Таня не поймет, если мамаша не явится ночевать.

Тут она заметила, что, отойдя метров пятьдесят, Валентин остановился, закурил и принялся кормить птиц. Все понятно, ждет, когда она выйдет, чтоб разыграть случайную встречу.

Ну уж нет! И так она вчера нарушила весь кодекс чести советского адвоката, хватит на первый случай.

Она поднялась наверх, посидеть немного в адвокатской комнате. Дверь в кабинет судьи была приоткрыта, Вера Ивановна не удержалась, заглянула. Ирина Андреевна сидела одна, с грустным и расстроенным лицом. Вера Ивановна хотела ретироваться, но судья заметила ее и пригласила войти.

– Чайку?

– С удовольствием.

– Только сушки кончились. Ну и слава богу, они уж старые были.

Вера Ивановна улыбнулась и осторожно села на край стула.

– Что ж, завтра все решится, – сказала судья, наливая в банку воду из графина и включая кипятильник, – выступит профессор из института нейрохирургии, потом ваши с Аллой Павловной речи, последнее слово, и, надеюсь, вас можно будет поздравить с победой.

– Господи, да меня-то за что! – вздохнула Вера Ивановна. – Тут вообще нет никакой моей заслуги. В основном вы и Валентин Васильевич старались, а я сидела, только клювом щелкала. Когда на главное доказательство невиновности указывает прокурор, значит, у подсудимого очень плохой адвокат. Безобразный просто.

Ирина Андреевна покачала головой:

– Дорогая Вера Ивановна, ошибка – шаг наверх, а не ступенька вниз. В этот раз недооценили состояние здоровья подсудимого, значит, в следующий будете внимательнее. Главное, что вы боролись, а не просто отбывали номер. А без ошибок кто живет? Даже мы с вами сейчас немножко ошибаемся, что вместе пьем чай.

Вера Ивановна промолчала, чувствуя себя настоящей самозванкой. Если Еремеева оправдают, а все к тому идет, то у нее начнется взлет карьеры. Люди к ней пойдут, не зная, насколько ничтожна была ее роль в том громком процессе.

Она сидела для мебели, пальцем не шевельнула, а вот Алексей Ильич действительно ей помог. Точнее, его таинственный друг Саня. Не успела она позвонить этому, судя по голосу, молодому человеку, как на следующий же день Таня принесла из института превосходную характеристику, которую ей вручили чуть ли не с поклоном. И дальше процесс пошел семимильными шагами, дочка носится счастливая, собирает документы, и Вера Ивановна радуется вместе с нею.

Теперь ее могильным холодом обдавало от мысли, что могла бы не позвонить, засидеть дочкино счастье, а вместо этого навязывать ей свое. Но это такое дело, как глаз. Когда твой, настоящий, то все хорошо, а если лишишься его, то искусственный вроде бы с виду точно такой же, а все равно протез.

С этой неуклюжей аналогии мысли переползли на Еремеева. Теперь становится понятным, зачем он не попросил Саню похлопотать о самом себе и почему не напирал на свое физическое увечье.

Любой другой орал бы о недействующей руке при каждой удобной возможности, равно как и про фляжку, которую видели при нем на празднике знаний все сотрудники НПО, имеющие детей-первоклассников.

А бедный Алексей Ильич молчал из-за братьев. Тут его подвесили на очень крепкий крючок. «Будешь рыпаться, братишки окажутся на зоне еще впереди тебя». Нет ничего проще, чем закрыть парнишку за кражу какого-нибудь велосипеда, ну а дальше понятно, что с ним происходит. Колония для несовершеннолетних – это настоящая кузница криминальных кадров. А захочешь вернуться к честной жизни – не факт, что получится. В институт не примут, о военном училище не мечтай, хорошая работа тоже не светит. Единственная стезя, где для тебя не закрыты карьерные возможности, – воровской мир.

Родители рано умерли, старший брат на нарах, у тетки наверняка есть свои дети, поднадоело уже чужих воспитывать. Никто не защитит.

Странно, что, имея такой мощный рычаг давления, следователь не выбил из Еремеева признание. Хотя нет, не странно. Нельзя отнимать у человека последнюю надежду, загнанный в угол, он бьется отчаянно и до конца. Или нет?

– Все-таки странно, что из него признание не выколотили, – сказала она, – возможностей-то масса для этого имеется в СИЗО.

Ирина Андреевна стала с преувеличенной тщательностью размешивать свой чай, хоть и не положила туда сахар.

– Знаете, – сказала она после долгой паузы, – конкретно в этом деле отрицающий свою вину подсудимый выглядит много убедительнее подсудимого кающегося. Когда так накуролесил, то смысла в чистосердечном признании нет, хоть ты головой о стену бейся, жизнь тебе все равно не сохранят. Поэтому отрицаешь вину до последнего, использовать крошечный шанс, а вдруг поверят, вполне естественно. Вопросов к логике твоего поведения ни у кого не возникает. А вот если признаешься, тут начинается всякая фигня. Почему ты не можешь ничего внятно указать на следственном эксперименте? Чистосердечному признанию должно сопутствовать деятельное раскаяние, и где оно? Где новые эпизоды? Где трупы пропавших парней? Где тайник с сувенирами с мест преступлений? Хоть признание и королева доказательств, но любой суд призадумается, а почему это обвиняемый кается только в том, что всем и без него прекрасно известно? Нет, такой хоккей нам не нужен.

Вере Ивановне стало досадно, что такое объяснение не пришло ей в голову, и она весь процесс удивлялась, почему Еремеева не вынудили оговорить себя. Он мужчина, конечно, сильный, отважный, но такие быстрей других ломаются под угрозой стать опущенными. Все что угодно, только не это.

Все-таки она ужасный адвокат!

Тут ее самобичевание было прервано телефонным звонком.

Судья сняла трубку, нахмурилась и вдруг знаками показала Вере Ивановне, чтобы она подошла и тоже послушала.

Они встали голова к голове.

– Ирина Андреевна, откровенно говоря, я удивлен, что вы до сих пор не завершили процесс, – говорила трубка раскатистым басом, – я думал, что помог вам определиться и принять верное решение, и не понимаю, что вас смущает.

– Совершенно ничего.

– Тогда в чем же дело?

– Приговор должен быть обоснованным.

– Вы меня простите, что напоминаю очевидные истины, но вы должны работать по принципу «необходимо и достаточно», а разбазаривать государственные средства для удовлетворения своего праздного любопытства – это, знаете ли… Да что я буду законы объяснять юристу!

Трубка жирно расхохоталась. Ирина ничего не ответила.

– Пора принимать решение, Ирина Андреевна, – веско сказал бас, отсмеявшись, – пора принимать.

И тут же в трубку полетели короткие гудки.

Вера Ивановна растерялась, удобно ли спросить, что это было, но судья сама вывела ее из затруднения: