Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Опьянившись этими идеями, Лестовский грезит о свободной жизни, которая представляется ему бесконечной чередой удовольствий. Покупать, что хочется, ездить, куда заблагорассудится, и нести любую чушь, которая только в голову взбредет.

Нет, никто не спорит, сытая и привольная жизнь прекрасна, но главное – это когда ты свободно принимаешь решения в своей зоне ответственности.

Вот в чем настоящая свобода, а не в возможности выехать за границу.

Когда ты выносишь приговор действительно по своему внутреннему убеждению, а не потому что тебе приказал секретарь горкома. Или когда тебе надо решить, можно ли выпускать лодку в море, ты исходишь только из ее технического состояния, а не из страха за свое директорское кресло.

Свобода – это когда ты действуешь по закону, по уму и по совести, а не для того, чтобы угодить вышестоящим.

– Ну что, Лестовский? Вы обдумали свое решение? Или набрасываете в уме текст новой статьи о моей некомпетентности?

– Ирина Андреевна, я не имею никакого отношения к тому пасквилю.

– Да неужели?

– Да. Я не сотрудничаю с «Ленинградской правдой».

– Мы все выясним.

– На здоровье.

– Так вы обдумали?

– Да. И своего мнения я не изменил.

– Так, ладно! – дед азартно хлопнул ладонью по столу. – Хотел я без этого обойтись, но, похоже, не получается.

Потянувшись к своей сумке, потрепанному параллелепипеду из кожзама с изображением олимпийских колец, он долго копался в ней и наконец вытащил на свет божий удостоверение ветерана Великой Отечественной войны.

– Посмотрите сюда, – раскрыв книжечку, он сунул ее под нос журналисту.

Ирина тоже заглянула и присвистнула от удивления. На фотографии деда было почти не видно за орденами и медалями.

– Сюда смотрите, – мрачно сказал Валентин Васильевич и показал на звезду Героя Советского Союза.

– Ничего себе, – воскликнула Ирина, – а что ж вы молчали-то?

– Да как-то к слову не пришлось. Было и было. Я бы и сейчас не хвастался, но, как говорится, отчаянные времена – отчаянные меры. Товарищ должен знать, что я не просто старый хрыч, которому можно плюнуть в лицо, и он утрется. Тоже есть у меня рычаги. Не стареют душой ветераны.

– Я безусловно уважаю ваши боевые заслуги, – сказал Лестовский, – но не понимаю, какая связь между вашим героическим прошлым и художествами этого Еремеева.

Валентин Васильевич закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди и сделал вид, будто спит.

– При всем уважении, вы не в очереди на холодильник стоите. Тут ваше удостоверение ни на что не влияет.

– Это как посмотреть.

– Я не понял, вы имеете в виду, что если я не соглашусь оправдать Еремеева, то вы используете свои связи, чтобы мне отомстить?

– Истину глаголешь.

Лестовский встал и быстро прошелся по комнате из угла в угол.

Стрельнул у деда папиросу и задымил в форточку. Рука его дрожала, и затягивался он длинно и прерывисто, как дети, когда наплачутся. Кажется, он по-настоящему взволновался.

«Что, не нравится между Сциллой и Харибдой?» – Ирина отвернулась, чтобы скрыть злорадную усмешку.

– Нет, я когда сюда шел, меня предупреждали, что дело на контроле, – сказал Лестовский, – я догадывался, что вы, Ирина Андреевна, действуете по указанию свыше, но что вы докатитесь до прямых угроз, это уж, знаете, ни в какие ворота не лезет.

Ирина промолчала, но сделала многозначительное лицо.

– Я порядочный человек, – заявил Владлен Трофимович, – и не могу допустить, чтобы жестокий убийца вышел на свободу в угоду чьим-то шкурным интересам.

– Вы сейчас серьезно это говорите?

– Конечно!

– А вы случайно не проспали весь процесс?

– Нет, я слушал очень внимательно, – журналист затянулся и тут же наморщился, – все-таки гадость эти ваши папиросы.

– Звиняйте, батько. Бананив немае.

Ирина отошла к тумбочке, скромно задвинутой в угол. Тут коллеги хранили чайные принадлежности, но почти не пользовались ими, потому что редко задерживались в совещательной комнате.

Она заглянула. Так и есть, банка вся в следах накипи, будто в годовых кольцах, бороздки резьбы черные, а на кипятильнике толстый налет извести. Чашки тоже сомнительные, со следами чая на донышке и присохшими кое-где чаинками.

Она потрогала пальцем – липко.

Да, убрать за собой – это не наш конек.

Только раз Лестовский включил искренность, то придется брать его измором. Значит, они тут надолго, и настанет момент, когда захочется подкрепиться. Или наоборот, лучше не налаживать горячее питание, ибо журналист, как настоящий мужчина, станет сговорчивее, когда проголодается.

А вдруг он действительно не поверил аргументам защиты? Действительно, все дело шито на живую нитку, очень много импровизации. Не совсем привычный стиль, и нормальному функционеру трудно верить фактам, если они не скреплены как минимум тремя подписями и десятью печатями. У нее одно внутреннее убеждение, у него другое, нельзя же в самом деле в каждом раскормленном мужике в хорошем костюме видеть подлеца и приспособленца.

– То есть вы искренне верите, что Еремеев виновен?

– Естественно! А вы искренне верите, что нет?

Ирина нахмурилась. Ситуация реально идиотская, они как ковбои, одновременно выхватившие пистолеты.

– Хорошо, Владлен Трофимович, постарайтесь нас убедить.

– Мне представляется, что это очевидно, ну да ладно. Органы дознания провели великолепное расследование, они изобличили преступника и доказали его вину настолько убедительно, что дело передали в суд и вы приняли его к рассмотрению. Верно?

Она кивнула.

– А дальше вдруг начинается чехарда, умышленная и не слишком разумная дискредитация системы аргументов обвинения. В литературной среде подобный прием называется «рояль в кустах», и к концу этого суда, больше напоминающего фарс, я почти оглох от какофонии этих музыкальных инструментов.

– Фразу запишите себе, – буркнул дед, – красивая.

– Не беспокойтесь об этом. Главное, как только звучит доказательство, сразу выскакивает опровержение, а вы к тому же еще акцентируете внимание только на том, что говорит в пользу невиновности Еремеева, а аргументы, доказывающие его вину, напротив, игнорируете.

– Какие же это?

– Хотя бы ручку. Каким образом она попала на его рабочее место?

– Подбросили.

– Ну конечно! Ирина Андреевна, это муть голубая, бред сивой кобылы! Нет, я осведомлен о вопиющих случаях, когда граждан несправедливо обвиняют и даже приговаривают, но вы меня простите, это происходит с опустившимися людьми, деклассированными элементами и в результате рокового стечения обстоятельств. Например, человек напился до беспамятства и уснул, а пришел в себя уже в милиции. Но Еремеева-то вычислили по косвенным уликам, которые все сошлись в одну точку.