Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

Среди соседей ходят слухи, что Изюмин работал в спецслужбах и занимал там какой-то очень высокий секретный пост, но недавно был снят со всех должностей и отправлен в отставку. Ее трудно назвать почетной — кратовское заключение для спецслужбиста такого калибра похоже на домашний арест.

За генералом следят: недалеко от дачи всегда припаркован неприметный «лэндкрузер», а по улице мимо генеральской калитки прогуливается пара крепышей самого молодецкого вида, как бы ищущих, с кем тут поиграть в городки. Над окрестными дачами пару раз в час пролетают приблудные дроны.

Иногда Голгофский общается с генералом через невысокую ограду — они здороваются, говорят о погоде и обсуждают местные новости. Голгофский регулярно приглашает генерала на барбекю; тот вежливо отказывается, ссылаясь на свое вегетарианство. Голгофский несколько раз намекает, что хотел бы попробовать генеральского чая, но намек его не услышан — или понят в издевательском ключе.

Голгофский не признается в этом прямо, но внимательный читатель делает вывод, что у автора выработалась привычка подглядывать за генералом из своих окон. Изюмина, похоже, это не волнует — он не делает никаких попыток отгородиться от Голгофского более высоким забором. Да и какие заборы в нашу эпоху?

Дальше события развиваются стремительно и жутко.

Однажды днем Голгофский замечает, что генерал Изюмин слишком уж долго пьет чай в своей беседке. Такое бывало и прежде. Но в этот раз что-то явно пошло не так. На полу беседки лежит разбитая чашка. Самого генерала закрывает малиновый куст — видна только нога в сером носке, и эта нога нехорошо подергивается. Над дачей висят два дрона.

Голгофский предполагает, что с генералом случился удар. Он сбегает вниз, перелазит через забор и врывается в беседку.

Изюмин выглядит страшно — он позеленел, его лицо распухло. Пол вокруг покрыт рвотой. Генерал частично парализован и не может говорить, но все еще в сознании. Увидев Голгофского, он хрипит, пытаясь что-то сказать.

Голгофский помогает ему опереться спиной о деревянную колонну беседки. Тогда генерал поднимает руки и делает ими странный жест — сначала складывает ладони домиком (показывает «крышу», интерпретирует Голгофский), а потом машет пальцами, изображая крылья. Голгофский задает наводящие вопросы, но генерал, задыхаясь, повторяет те же два движения. Еще он пытается указать рукой куда-то вверх, но его мышцы отказывают, и он теряет сознание.

Через минуту рядом с Голгофским появляются хмурые мордовороты в штатском. Они объясняют, что за генералом приехала скорая. Действительно, медицинский фургон ждет у калитки. Генерала уносят.

На следующий день на опустевшую дачу Изюмина приезжает большая команда людей в штатском. Они проводят тщательнейший долгий обыск; Голгофский из окна своей спальни наблюдает за их перемещениями. Визитеры уносят с собой два компьютера и три больших картонных ящика с какими-то бумагами. Уходя, они не оставляют на двери положенной печати. Только теперь законопослушный Голгофский понимает, что слово «обыск» могло подходить к процедуре не вполне.

Несколько дней дача Изюмина стоит открытой, а потом из Голландии приезжает его дочь Ирина. Она плачет; Голгофский видит, что девушка сильно напугана. Он рассказывает ей об увиденном. Ирина говорит, что Изюмина определенно хотели убить. Он еще жив, но парализован и в коме.

У Ирины остались друзья в спецслужбах — они по секрету сообщают, что генерала отравили редчайшим химическим компаундом на основе мышьяка и таллия, который довольно легко отследить — в конце прошлого века его партию изготовила секретная лаборатория треста «Красноярскпромхимстрой».

— Почерк ГРУ, — вздыхает Ирина.

— Но за что? Он сам, кажется, там и работал.

— В этом все и дело…

Голгофский пытается выяснить у Ирины хоть что-то, но она ничего не знает. Ей страшно дышать российским воздухом; она боится за свою жизнь и хочет как можно быстрее уехать. Она задерживается только для того, чтобы поменять на даче замки. Уезжая, она оставляет Голгофскому ключи и просит поливать кактусы и бонсаи.

— Я попробую что-нибудь разузнать, — говорит Голгофский на прощание. — Хотя бы понять, что случилось.

— Лучше не соваться в это дело, — отвечает Ирина. — Убьют. И хорошо, если сразу…

Теперь Голгофский может ходить на дачу Изюмина на законных основаниях. Делать это приходится часто — бонсаи следует поливать именно тогда, когда подсыхает земля, и горшки надо регулярно проверять.

Первый же визит на соседнюю дачу поражает Голгофского. Он бывал здесь у Ирины — но никогда прежде не заходил в генеральский кабинет, где стоят бонсаи.

Сразу бросается в глаза большая шелкография, висящая на окне вместо шторы. На ней изображен веселый лось в хоккейном шлеме. Из-под шлема торчат ветвистые рога. В руках у лося клюшка. Рядом надпись:

Наверное, думает Голгофский, генерал любил спорт. Но остальные украшения этой комнаты куда мрачнее.

На стенах кабинета в несколько рядов висят черно-белые фотографии страшноватых каменных монстров, которыми украшали когда-то крыши и фасады готических соборов. Их множество: крылатые собаки, шипастые драконы, откровенные черти, рогатые рыбы — словом, средневековые мозги на спорынье. Голгофский пытается понять, почему генерал окружил себя такими изображениями, но не может.

Кроме химер, стены украшают египетские артефакты (или их копии): костяные серпы, жезлы в виде извивающихся змей и так далее. Но химер больше, и жутковатую атмосферу кабинета создают именно они.

Разглядывая каменных уродцев, Голгофский вспоминает жестикуляцию отравленного генерала — сложенные домиком ладони, крылья-пальцы, попытка указать вверх…

Может быть, Изюмин пытался изобразить химеру на крыше старинного собора? Но зачем? Что он хотел выразить? А генерал точно хотел сообщить что-то важное — это могло быть последним человеческим контактом в его жизни.

И вот здесь Голгофский устраивает свою первую засаду на читателя.

Он — в смысле лирический герой романа — уютно усаживается в сделанное из читательских мозгов кресло и конспектирует несколько книг по средневековой архитектуре; проходит больше ста пятидесяти страниц, а сюжет все там же: автор поливает бонсаи и подробно анализирует каждую из каменных химер, фото которых Изюмин повесил на стену.

Наконец, после того как читателя начинает уже тошнить от тайн золотого сечения и спрятанных под каменными хвостами средневековых клейм, Голгофский приходит к выводу, что найти какую-нибудь внутреннюю связь между химерами на фотографиях трудно. Они относятся к разным эпохам и стилям и украшают раскиданные по всей Европе соборы. Похоже, единственный критерий отбора — макабр и замысловатость.