Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

Рыжов и Колышкин переглянулись.

— Особенно момент с бутылкой, которую вы, наверное, за дружеской беседой и прикончили, — произнес я.

— Вы сами ее допили, — сказал Рыжов.

— Когда я видел ее в последний раз, там оставалось больше половины, — заметил я. — Пожалуйста, я не в обиде. Вкусная вещь.

Рыжов покачал головой.

— Максим Алексеевич, ваша память пока не восстановилась, — сказал психолог. — Воздержитесь от категоричных суждений, пока к вам не вернулась способность здраво мыслить.

Запрокинув голову, я на миг прикрыл глаза. Нестерпимо хотелось в постель, кружилась голова, и к горлу подступила тошнота. Все как при похмелье, лишь без горечи во рту.

— Вы совсем утомились, — констатировал Рыжов. — Мы отведем вас в палату.

Я заставил себя сесть прямо:

— Все хорошо.

— Не думаю.

— И тем не менее. Вы обещали дать мне ответное слово. Так ведь?

— Как специалист, я обеспокоен вашим перенапряжением.

— Лишнее, — сказал я. — Кстати, отличная идея. Если установить слежку за кем угодно, нароешь много интересного. Простор для творчества. Одному можно приписать аффективное расстройство, второму — гебефренную шизофрению, третьему — еще что-нибудь. У меня вот определили дистимию. Хотя, как специалист с ученой степенью, заверяю, что ваше заключение легко опровергнуть. Люди с дистимией не склонны к конфликтам. Они вялы, безразличны и уж точно не задирают гостиничный персонал и знаменитых поэтов. Дистимия — это гипертрофированное уныние. А уныние — это не про меня. Давайте я что-нибудь импульсивное совершу, чтобы доказать. Например, подерусь с вами. Или швырну статуэтку Ленина о стену.

Психолог аккуратно придвинул статуэтку ближе к себе.

— Максим Алексеевич, как я уже говорил… — начал Рыжов.

— Я шучу, — перебил я. — Однако дистимия и правда не лучший вариант. Лучше биполярное расстройство. Или вегетососудистая дистония. Как вы там, психологи, шутите: ВСД — значит влом ставить диагноз?

Ожидалось, что психолог улыбнется. Вместо этого Рыжов продолжал смотреть на меня с укоризной. Колышкин водил по мне диковатым взглядом. Из-за долгой речи я окончательно выбился из сил. Я сполз по стулу и принял полулежачее положение.

— Все-таки следовало отправить вас в палату раньше, — сказал Рыжов.

— Я раскусил ваш розыгрыш.

— Максим Алексеевич, вы напрасно считаете, что мы вас разыгрываем. Как я уже говорил, человеку свойственно искаженно воспринимать реальность. Вы снова попали в эту ловушку.

Я постарался выпрямиться. Спина вновь согнулась под невидимым грузом. Белые тапки со скользкими подошвами жали. Как я не замечал до этого, что явился в кабинет в больничной пижаме?

— Вы это всерьез? С диагнозом? — спросил я.

— Не волнуйтесь, — сказал Рыжов. — Никто вас не осуждает.

— Мы готовы помочь, — добавил Колышкин.

— Мне надо выйти, — выпалил я.

— Пойдемте вместе. Вам опасно передвигаться в одиночку.

Я попытался вскочить и зацепился за ножку стула. Стул рухнул вместе со мной. Не успели меня перевернуть на спину, как перед глазами стеной встали сиреневые круги.

Я чувствовал себя заключенным в одиночной камере.

Палата запиралась и была лишена окон. С миром меня связывал только белый пульт с красной кнопкой. Компанию мне составляли выкрашенные в голубой цвет стены, табурет, пустая тумбочка и телевизор, который все равно не работал. Даже муляж из апельсинов или сборник с кроссвордами или с анекдотами про тещу скрасили бы настроение.

Капельницу из палаты убрали.

Часы и календарь отсутствовали. Я и не догадывался, какая это мука — жить вне времени.

Ради потехи я мог вызвать санитаров, притворившись буйным или повредив проводку. Такие меры откладывались про запас, на случай, если мне будет грозить смерть от неопределенности или от скуки.

Я был убежден, что у меня нет ни дистимии, ни каких-либо еще психических и поведенческих расстройств. Оставалось доказать это тем, от кого зависело мое пребывание в реабилитационном центре.

Рыжов посетил меня на следующее утро после диалога в кабинете. В белом халате и колпаке. Я как раз позавтракал серым водянистым омлетом с запахом нестираной футболки.

— Оправились от падения? — поинтересовался психолог. — Ушибы не болят?

— Нет.

Меня не тянуло отвечать подробно и иронизировать.

— Кормят хорошо?

— Отвратно.

Рыжов отодвинул табурет от кровати и сел так, чтобы я не мог дотянуться до него из постели.

— Не замыкайтесь в себе, Максим Алексеевич, — сказал психолог. — Это лишь усугубит ваше состояние.

Я промолчал.

— Понимаю, что вас охватила тревога, — сказал Рыжов. — Это естественно. Любой бы на вашем месте терзался в догадках. Человека вытаскивают из гостиницы, крадут документы, ставят сомнительный диагноз. При этом похитители ведут себя ласково, по-доброму. Обещают помочь. Безусловно, это настораживает.

— Не то слово.

— Вы должны осознать, Максим Алексеевич, что мы не строим на ваш счет никаких планов. Не собираемся продавать вас на органы или устранять по заданию конкурентов из других тренинговых центров.

Я сел на постели и прислонился спиной к стене:

— О последнем я и не помышлял, честно говоря.

— И правильно делали. Лучше не прислоняйтесь к бетону. Легкие застудите.

Я не сменил позу.

— С чего вдруг такая забота? — спросил я. — Я не только о легких, а вообще? Возиться со мной, помещать в реабилитационные центры?

— Инициатива принадлежит Августу Анатольевичу, — ответил Рыжов.

— Шефу? Вздор. Посылать одного из самых надежных сотрудников за полярный круг, чтобы вылечить от депрессии, которой на самом деле нет? Думаете, я поверю?

— Максим Алексеевич, давайте я изложу вам факты, а вы решите, верить мне или нет.

— Уже решил.

— И тем не менее.

— Да излагайте сколько угодно. Все равно у меня нет выбора, слушать или не слушать.

Я скрестил руки на груди. Разумеется, Рыжов просчитался, надеясь расположить меня выдумкой о том, как Август Анатольевич избавляется от меня столь экстравагантным и трудоемким способом. Версия, что шеф по частям упаковал меня в коробку и отправил «Почтой России» во Владивосток, и то звучала бы правдоподобнее.

— Нельзя проигнорировать то обстоятельство, что ваши показатели результативности снизились, — произнес Рыжов. — Вы не справляетесь с нагрузками, можете выпасть в сон в ответственный момент. Такое случалось не раз.

Я вспомнил, как, задремав перед завтраком, опоздал на семинар в Нижнем Новгороде. Допустим, Рыжов проведал об этом случае.

— Вы еще в нарколептики меня запишите, — предложил я. — Человек дважды за год не разобрался с будильником. Ничего сверхъестественного.