Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

Изображение погасло, Каменский удалился в тень изобретать законы. В углу по всем правилам припарковался таксист Сергей и включил музыку. Что-то бодрое, отважное, под такое идут на амбразуру.

— Пусть поднимут руки те, кто идет на амбразуру! — выпалил Рыжов. — Пусть почешут роговицу те, у кого нет билетов!

Сергей подъехал ко мне, посигналил, опустил окно и сказал:

— Максим Алексеевич, родной! Для вас что-нибудь значат люди? Если не значат, меня же уволят. Как я расскажу вам о городе, если меня выгонят?

— Молчите, ради всего святого, — дуновением отогнал шофера Август Алексеевич. — В больнице четырнадцать этажей, куда он денется? Ее же не комсомольцы строили.

Сергей привинтил к крыше мигалку и исчез с воплями. На живот мне обрушился горячий кофе из пластикового стакана. Все это залили бурбоном. Стены засуетились, мою кровать почистили шваброй, засунув ее и под одеяло. Истлевший окурок вспыхнул снова.

— У меня в руках ключи от Химок, — воскликнул папа.

— И ключ к себе, — подключилась мама. — Удачное название для тренинга, по-моему.

Она провела половой тряпкой по моему лицу.

— Я нечаянно, — сказала мама.

Потолок то неотвратимо приближался, то взмывал вверх. Невидимые звезды тянули его к себе. Август Анатольевич достал коврик для мыши и укрыл мне ноги. Плечи горели: мне нанесли невидимые татуировки.

Я прилип к одеялу. Буквы подрагивали надо мной. Я сделался крохотным, как крючок от вешалки, потому что сжаться до размеров булавки мне не позволялось. Буквы настигали; тогда я переместил сознание в мизинец и закатился под тумбочку. Попробуй достань. Штраус. Штраус. Штраус. Штраус. Благо в компульсии. Будь на компульсии, тогда не тронут. Штраус. Штраус со штруделем.

— Ваш пирог с черемухой! — проворковала Наташа и швырнула тарелку в окно.

— Бекон тебе в глотку, — сказала аптекарша.

— Полные прилавки ветчины, — прошамкал Кагэдэ. — Не хотите жизни знать. На родину плюете из офисов.

Меня уложили в багажник и покатили. С грохотом, по ухабам.

— По-моему, Серпал Давидыч, четвертые сутки без сна — это перебор, — произнес Август Анатольевич. — Сердце не выдержит. Конечно, вам решать. Тут определенно нужна лицензия.

— Спатушки хочем, да? — заслюнявил Рыжов. — Бабайку боимся? Пальчики уже покусали совсем.

Под ногтями запеклась кровь. Ее уже не смыть. Даже стеклоочистителем. Не взять руль, не быть пленником.

Рыжов достал шило и воткнул мне в плечо. Поезда поползли из-под кровати и, гремя, устремились вдаль, в туман.

Когда я очнулся, медсестра вызвала в палату Рыжова.

— Максим Алексеевич, рад видеть вас в сознании, — сказал психолог. — Мы две недели сражались за вашу жизнь.

Я с трудом приподнялся на локте:

— Две недели?

— Август Анатольевич в курсе, — успокоил Рыжов. — Подниметесь на ноги, и отправим вас домой.

— А паспорт?

— Нашелся.

— Где?

— В гостинице. Не забивайте голову мыслями. Вы слишком слабы.

Справа ждала своего часа капельница с физраствором. Меня неумолимо тянуло в сон. Сражались за вашу жизнь? Не думал, что на грани жизни и смерти человека преследуют галлюцинации.

Через день я съел две порции пшенки и окреп настолько, что Рыжов пригласил меня в кабинет. Он заботливо подвинул мне стул, а сам почему-то занял кресло врача.

Половину стола занимали клавиатура и громадный монитор родом из прошлого века. Также внимание привлекали толстая папка в черном переплете, деревянные счеты с костяшками и бюстик Ленина. В остальном убранство кабинета не отличалось замысловатостью: шкаф с архивом, кушетка, раковина, настенный календарь.

Предполагалось, что Рыжов выдаст нечто из серии «Вы заставили нас поволноваться, Максим Алексеевич». Вместо этого психолог раскрыл папку с историей болезни, взял ручку и принялся строчить. Наверное, подглядел прием у следователей из кино.

— Август Анатольевич передавал что-нибудь? — поинтересовался я.

— Его тревожит ваше состояние, — сказал Рыжов. — Он считает, что вам надо отдохнуть и набраться сил.

— Лишнее. Я быстро восстановлюсь.

— Не уверен. У нас есть основания подозревать у вас серьезные отклонения.

Психолог пробежался глазами по первой странице истории болезни и поднял взгляд:

— Итак, Лесничин Максим Алексеевич, тридцать два года. Отец — русский, мать — эрзянка. Родился в городе Рузаевка, Республика Мордовия, прописан в Москве. Детские травмы отсутствуют.

— Что за?.. — возмутился я.

— Налицо когнитивные и физические проблемы, — продолжил Рыжов как ни в чем не бывало. — Сниженное настроение, утрата способности получать удовольствие, ухудшение памяти и координации, расстройство сна и аппетита. Все эти симптомы, в совокупности наблюдаемые в течение трех лет, позволяют безошибочно установить диагноз — дистимия.

— По-моему, это розыгрыш, — сказал я. — Где здесь врач?

— Я врач.

— Имею в виду настоящего врача. Который принимает пациентов, назначает им лечение. Ну, который курировал меня, пока я был в отключке.

Рыжов покачал головой и произнес мягко:

— Я курировал вас, дорогой Максим Алексеевич.

— Так. — Я осекся. — Мы же в больнице?

— Не совсем. В реабилитационном центре.

— В этой разноцветной коробке без окон? — удивился я.

— Если вы его так себе представляете.

— Но почему?

Облокотившись о стол, психолог подался вперед:

— Сначала вы лежали в больнице, затем вас транспортировали.

Транспортировали? В медицинском фургоне, что ли? Или в контейнере? Накачали снотворным, запихнули с подогнутыми ногами в контейнер и привезли сюда.

— Это для вашего же блага, — заверил Рыжов.

— Вы ошибаетесь, — сказал я. — Насколько мне известно, дистимия — это хроническая депрессия. Те факторы, которые вы перечислили, ко мне не относятся. Согласен с тем, что я мало ем, однако я всегда питался умеренно, не набивал брюхо первым, вторым и компотом. Мало сплю? Это издержки профессии. И вообще, люди с дистимией не справляются с такими нагрузками, с какими справляюсь я.

Пока я говорил, Рыжов сочувственно кивал.

— Как специалист с психологическим образованием, — сказал он, — вы знаете, что человеку свойственно искаженно воспринимать реальность. Пациенты запускают свое состояние, при этом внушая себе, будто всё у них под контролем. То же касается и вас.

С этими словами психолог вытащил из ящика стола и выложил передо мной ручку и анкету, начинавшуюся так:

Симптомы и ощущения:

Я чувствую подавленность

Никогда или крайне редко — 1

Иногда — 2

Часто — 3

Почти всегда или постоянно — 4

Я лучше всего чувствую себя утром

Никогда или крайне редко — 4

Иногда — 3

Часто — 2

Почти всегда или постоянно — 1