Павел Мейлахс - Шлюха

Лестница отскрипела под ним, и он оказался в коридоре. Том самом. Он осторожно заглянул в первую приоткрытую дверь. Никого там не было. Он неуверенно вошел и закрыл дверь за собой. Осторожно сел на топчан. Вздохнул и с силой выдохнул. Вспомнил вдруг, как она в прошлый раз рассердилась, что он до сих пор не разделся, и испугался, что она опять рассердится. Стал спешно раздеваться. Уже снял рубашку, башмак с носком, начал расшнуровывать другой, как тут Марьяна появилась.

— Во какой быстрый! А деньги? — весело удивилась она. Именно весело, без занудности, без злобы.

— Ах да! Какое недоразумение! — захехекал Саша, сетуя на память, уже не ту, что прежде. Достал бумаженцию и две тяжелые монеты.

— Вот это другое дело, — все так же весело сказала Марьяна.

— Ты что, выспалась сегодня? — дерзнул спросить Саша.

— Ага, выспалась, — она радостно улыбнулась, — ну, вы раздевайтесь пока.

И вышла.

Ого. Эт-то интересно. То неприветливая, неприязненная девица, то… Что то? Что ты губищу раскатал! Сядь, успокойся. Жди, что будет.

Она вернулась.

— Ну. Чего вы?

Без всякого недовольства, скорее слегка огорчившись за их общее дело. Нет, все-таки явно она сегодня больше расположена.

Сашино раздевание не сдвинулась с места. Он так и сидел без рубашки и в одном башмаке. И тут он решил: лежать надрачиваемым манекеном он больше не будет.

— Ямщик, не гони лошадей, — с хитринкой произнес он и поднял палец. А потом добавил со вздохом: — Я, знаешь, просто так пообщаться пришел, вообще-то, — и замер в ожидании.

Она вроде поколебалась. Села рядом с ним.

— Тут ходит ко мне один. Дед. Вот ему тоже лишь бы побазарить… — она говорила это с некоторым сомнением, как будто не решив про себя, правильно это или нет.

— Во, во, во! И я как раз такой. Я человек, знаешь, старый, усталый. Песок сыплется, — с каким-то ленивым кряхтением сказал Саша и тут же пожалел о том, что сдуру ляпнул: во-первых, как бы упрек (а кто он такой), во-вторых, вроде как напрашивается на опровержение.

— Да я ничего, я ничего не говорю, — сказала она, как бы осаживая назад.

Он тоже осадил назад.

— Да ладно, Марьяна, нормально. Я не к тому.

И тут же спросил:

— А много таких? Кому просто побазарить?

Опять не очень ловкий вопрос.

— Да есть. Этот вот, — она кивнула куда-то вбок, словно «этот вот» был в соседней комнате, — по два часа сидит.

— Э-хэ-хэ… Жизнь, значит, такая. И поговорить не с кем, — вздохнул он с наигранной (маскирующей ненаигранную) сокрушенностью. Но для нее это, похоже, было слишком сложно.

— А чего это ты сегодня добрая такая? — спросил он, решив слегка обнаглеть.

— Почему добрая? — она сразу насторожилась, — не добрая, нормальная.

Слегка переборщил.

— Да не, я вижу, добрая, добрая… — сказал он примирительно.

Он так и сидел в одном башмаке. Надо либо еще один снять, либо тот надеть. Он нагнулся и, поколебавшись, начал расшнуровывать башмак на ноге, а то надевать уже снятый, как будто сделать шаг в сторону ухода.

— Нельзя в одном башмаке сидеть, а то мама умрет, — громко, как для публики, сказал он, расшнуровывая башмак, глядя в шнурки.

— Это что, примета такая?

— Ага.

— Никогда не слышала.

— Н-у-у, как же…

Распрямился, сел. Молчание.

Саша вздохнул. Он вдруг смертельно устал от самого себя.

— Ноги-то как твои? — совсем другим тоном, уже без всякого кривляния спросил Саша. Он спросил это с участием. Участие далось ему без особой натуги.

— Ноги лучше, — покивала она, скорее себе, чем ему.

— Наверно, выспалась.

— Может, выспалась. Сегодня часа два поспала. Народу мало.

— Ага, я вот пока ждал тебя, заметил. Что-то жидковат у вас бизнес.

— Как когда. То валят один за другим. А то нет вообще никого.

— Ну и чудненько. Выспаться можно.

— Это как сказать. Зато хер че заработаешь.

Было любопытно узнать, сколько она зарабатывает. Но спрашивать было неудобно.

— А клиенты как вообще? Не обижают?

— Не, зачем. Бывает, вообще-то. Во, кстати, смотри.

Она показала ему на бедро. Здоровенный синячина.

— О-го… Это он… э-э-э… в порыве страсти?

— Ага, блядь! Страсти у него такие! Страсти у него такие, что я прямо обалдеваю! — она говорила и покачивала головой, слегка высунув язык, изображая полное обалдевание. — А так нормально. Русских не люблю.

— А русские чем плохи?

— Да ну их, блин. То им не так, это не так. Хер знает, че хотят.

— Загадочная русская душа, хе-хе…

— Офигенно загадочная!

Она усмехнулась своей суровой, мгновенно исчезающей усмешкой.

— А со мной зашла, — невинно ввернул Саша.

— Да ты нормальный.

— Польщен. Польщен. А как израильтяне?

— Израильтяне, между прочим, самые нормальные.

— Не ноют?

Она кивнула: да, мол, тут все проверено.

— Нормальные. Раз, раз, все, пошел.

Она, похоже, хотела еще что-то сказать в одобрение израильтянам. Но ничего, видно, не придумала.

— Правда, один есть. Чудик. Так он, смотри, я ему на плечи сажусь, а он мне туфли сосет.

— Ишь ты…

— Тебе пришло бы в голову такое?

— Да пожалуй, вряд ли.

— Вот-вот.

Она опять покивала в своей обычной манере — как бы не собеседнику, а чему-то в себе.

— Ну, туфли, это не страшно, — бодро сказал Саша, — ну и пусть, дурак, сосет.

— Да мне по барабану, в принципе, — согласилась она, махнув рукой.

— А арабы бывают?

— С арабами я не захожу. Тут есть у нас одна. Ритка. Любительница арабов.

— Ритка? Я ее, по-моему, видел. Это с ямайскими волосами?

— Ну да, она. Задолбала тут всех своей музыкой. Как заведет одно и то же. И хер ты че поставишь при ней.

— Ветер с моря дул, ветер с моря дул…

— Ой, не надо! — она, имитируя ужас, зажала уши ладонями.

— Слушай, а что это за негр был с ней? Загадочная сцена.

— Ее муж.

— Муж?!

— Тут у половины мужья! А ты думал… Х-х-х!.. — она еще больше повернулась к нему и даже пересела ближе, будто намеревалась начать какой-то совсем другой разговор. Она как будто даже обрадовалась вопросу. — Сначала шумят: да я то! да я се! А потом как миленькие! Х-х-х… Ты думал!..

И усмехнулась с «испепеляющим презрением». Часть этого презрения вроде как досталось и Саше. Рада она была сообщить ему этот любопытный факт.

— Ясненько…

Молчание.

— А она красивая, — осторожно сказал Саша, сам не зная зачем.

— Ритка?

Марьяна пожала плечом, некрасиво сморщив нос.

— Что-то я даже не пойму, — не унимался Саша, — такая красавица — и с таким шибздиком!

— Жалеет, — Марьяна равнодушно пожала плечом.

— Надо же…

— Да вот румын к ней все сейчас ходит. Здоровый такой, — Марьяна вытянула руку вверх, изображая «каланчу».

— И его жалеет?

— Да у нее все время…

— Что ж, это даже романтично…

— Да ну, дурная она, — тут Марьяна отчего-то рассердилась, махнула рукой с досадой, причем досада относилась и к Ритке, и к Саше.