Павел Мейлахс - Лунный алхимик

Я продолжал сидеть в кафешке, ничего не заказывая, погруженный в мрачные думы. Приключения… Теперь, ввиду открывшихся обстоятельств, и они оказались под вопросом. Пить, что ли, снова начать? Да нет. Меня уж раз чуть не поперли за это дело. Босс отстоял. Может быть, потому что в нем до сих пор было что-то от философа, как и во мне. Однако провел весьма нелицеприятную беседу. В общем, в следующий раз возиться со мной он не будет. Тогда что? Другая работа? А поди найди. Интересно, насколько сейчас востребованы сторожа? Когда-то чуть ли не все мои друзья ими работали…

Нет, этих приключений и с меня хватит. А выкинуть и так могут в любой момент, в силу как субъективных, так и объективных обстоятельств.

Я машинально перебирал и перебирал эти мыслишки, как бумажки на столе, уже понимая, что нужной среди них не найду. Все мне давно понятно. Да шут с ним…

Никуда идти не хотелось. А потом понял, что нет места, куда бы я хотел пойти.

Я доехал до недоброй славы метро «Улица Дыбенко», сел там рядом на автобус и направился в Шлиссельбург.

В автобусе я удобно устроился, прислонился к окну и всю дорогу так просидел, как приваленный к стене мешок. Наружу глядел лишь изредка.

Узкая полоска леса за окном. И лес какой-то порченый: особенно бросались в глаза березы. Прямые, без веток, обрывающиеся наверху. И видно, что не спиленные. Но особенно запомнилась одна: извивалась, как червь; в этом мерзком танце ее и настигла смерть. Насчет лиственных не скажу, но сосенки тоже оставляли желать. Ветки у них были, но на многих не было хвои. Что за пагуба здесь приключилась?

Еще бросился в глаза транспарантик, сделанный словно из застиранной тряпки. Должно быть, проезжаем мимо фабрики. «Спасибо вам за труд!» — гласила надпись на транспарантике. Она звучала почти умоляюще, не хотела, видно, исчезать, хотя чувствовала, что обречена. А за фабрикой — какой-то возводимый супер-пупер центр. Безмолвный.

Соскочил с автобуса. Чудесное розовое зданьице местной часовни.

Пошел в сторону Ладоги. Справа — начинающаяся Нева. И очень много густого леса за ней.

Памятник сподвижнику Петра I, патриоту России и Сербии графу Рагузинскому-Владиславичу.

Заросшая и изнутри, и снаружи речка.

А дальше — простая улочка. Я немного постоял. Кажется, пойдешь туда, — и ты вновь на каникулах у бабушки. Все вокруг тихо, сонно, лениво. Какая-нибудь бабуся сидит у окошка. Бурьян на обочине. А там поодаль — тебя ослепит россыпь битого стекла. Уютная, скучная вечность.

…Как-то летом у бабушки я вышел из дома и увидел прямо у подъезда только что посаженное деревце — мне, тогдашнему, по грудь. Оно было обставлено дощечками-подпорочками. Лесами, так сказать. Листики были необыкновенно нежны. Я даже засмотрелся.

И вдруг я с содроганием понял, — как будто даже не увидев, — что под каждым листиком приладилась маленькая гусеница, спускаясь с него на своей тонкой нити. Они напоминали не то альпинистов, не то спасателей, не то этих, которые на крыше шуруют, чего-то там чиня. Правда, еще и поеживались в воздухе. Не желая себе верить, я еще раз обвел глазами дерево. Ни один лист не был обойден вниманием.

Посадить не успели…

Я пошел прочь, подавляя омерзение и тошноту… Злая жизнь.

Однако я замечтался.

А вот — загородный клуб «STARHOUSE». Сауна, бассейн, бар, чайный домик.

Но мне, собственно, надо в здешнюю крепость, затем я и пожаловал. И я свернул.

Я сижу на палубе катерка, который доставит меня в крепость. Самой крепости почти не видать из-за деревьев и домишек, одна из ее серых башен чуть выглядывает, как копна. Я сижу перед каютой. Сильно качает на пока еще Неве. «Аккумуляторы, взрывоопасно» машинально читаю я на каюте. Давно вокруг меня не было столько воды. Посетителей много, и не только из СПб. Они постоянно говорят, фотографируют. Чего-то ждем, стоим на месте. На берегу Петр с постамента гордо взирает поверх нашей компании. Я спускаюсь в каюту. И мы сразу же трогаемся. Слава Богу.

Какой-то пацан на противоположной скамейке осторожно целится в меня из пластмассового автомата, временами передумывает, отводит ствол, но потом опять возвращается, наводит все тщательнее, прицеливается…

— Ты хочешь меня убить? — спрашиваю его я.

В некотором испуге он мотает головой, переводит ствол на своего дедулю, сидящего справа, целится…

— Хочешь его убить?

Он опять так же кивает.

Я отвлекаюсь. Лес за окном, домишки.

А этот чертенок опять в меня целится.

— Ну что я тебе сделал? За что ты со мной так? Не на… — Я хватаюсь за пузо, изображаю агонию и валюсь на скамейку.

Пацан смеется. И вновь в меня стреляет. Я опять корчусь в агонии. Пацан в восторге.

— Ну хватит, хватит, — смеясь, обнимает и ерошит ему волосы его бабуля, сидящая слева. Все довольны.

Приплыли.

Старая, дряхлая крепость. Зато настоящая.

Я прошел через экскурсионный КПП, возглавляемый крупной надписью «КРЕПОСТЬ ОРЕШЕК», и направился туда, ради чего сюда приехал, почти не обращая внимания на то, что вокруг.

Это было здание, где сидели они. Не Тауэр. Скорее, какая-то архаичная горбольница.

Долго проторчал перед камерой Веры Фигнер.

«Самым страшным орудием пытки в тюрьме является тишина. Да! тишина господствует в тюрьме… Тюремное начальство требует этой тишины „для порядка“… Тюрьма должна быть мертва, мертва, как могила, мертва день и ночь. Единственный неизбежный шум, поражающий слух, — это стук отпираемых и запираемых тяжеловесных дверей из дуба, окованных железом, да форточек, сделанных в двери для передачи пищи. Гулко раздается этот грохот, напоминающий, что ты не один в этом здании… В остальное время — ни шороха, ни звука… Вечная тишина! Бесконечно длинная. Бесконечно мертвая».

Перед Морозовым постоял. Вглядывался в него. 29 лет, в совокупности. В другие камеры заглянул. Параши почему-то нет, нигде. Строем их, что ли, водили?

«О поведении и занятиях арестантов Шлиссельбургской тюрьмы и о посещении их священниками для религиозных бесед. В период с 1-го мая по 1-ое Сентября 1890 годов».

Характера неспокойного пусто

Вел себя очень хорошо Фроленко

Одержим психическим расстройством умственных

способностей, стал более дерзок Щедрин

Вел себя хорошо Морозов

Вела себя неспокойно и дерзко Фигнер

Характера удовлетворительного не разобрал

Вел себя хорошо Поливанов

Характера неспокойного и дерзкого Юрковский

Учебники не врали. Так все и было. И было здесь, где я стою.

«Список каторжным государственным преступникам, содержавшимся в С-Петербургской крепости, сданным 2-го и 4-го Августа в распоряжение командира С-Петербургского Жандармского дивизиона, полковника [не разобрал]».

Кто именно.