Йожеф Балаж - Посреди земли

В один погожий осенний день в некой квартире на улице Берчени — а может, и по соседству, на улице Берталан, — собрались представители нескольких групп, и среди них статный, высокий, с черными, пламенными глазами мужчина по кличке «Киргиз». Он был мне знаком. По университету — первокурсники всегда знают старших, я же был первокурсником, когда он учился на третьем, и меня, безусловно, не знал, — а также по процессу в коллегиуме Этвеша, в котором фигурировало и его имя. Звали его Ласло Райк [10] Райк Ласло (1909—1949) — видный борец венгерского коммунистического движения, один из руководителей организации Сопротивления «Венгерский фронт». .

Так вот. В той квартире на некой улице округа Ладьманёш мы с Тибором получили задание съездить в часовню, вырубленную в скальном выступе горы Геллерт. Там, в пристроенном к часовне монастыре, жили в те времена монахи, принадлежавшие к ордену святого Павла. Были среди них и поляки, поскольку в Польше орден также имел свои обители, храмы. Когда осенью тридцати девятого поляки, спасаясь от гитлеровцев, потоком хлынули в нашу страну, они прихватили с собой оружие. Часть оружия хранилась в монастыре и пещере-часовне. Вход в монастырь только через часовню, пояснил мне молодой человек, обритый наголо, по-поповски, И ведет туда железная дверь. В дверь следует постучать и, когда отворят смотровую щель, произнести пароль на латыни.

Я знаю латынь, и, наверно, поэтому выбор пал на меня.

— Ты запомнишь без записи? — спросил бритый.

— Попытаюсь, — ответил я.

— Ладно же. Слушай. Вот как это звучит: Mette linguam tuam in anum meum, carissime pater [11] Поцелуй меня в… дорогой отец. . Теперь повтори.

Я не стал повторять. Рассерженный, я засмеялся.

— Сам-то ты знаешь, что это значит? — спросил его я.

— Конечно, знаю. Это тот самый предмет, который тебе должны целовать.

— И это я должен сказать священнослужителю? Выступить в роли шута горохового?

— Вот именно. Так было условлено. Ведь такая галиматья ни у кого не вызовет подозрения. Запомнил? А поймешь ли ты, если и ответят тебе на латыни? Брат ордена святого Павла поляк и венгерского языка не знает.

Спустя два дня, уже в сумерках, однако до начала светомаскировки, мы с Тибором подкатили к подножью горы, где была часовня-пещера, и остановились напротив входа в водолечебницу «Геллерт». Тибор остался в машине, а я неторопливым, размеренным шагом направился наверх, в часовню. Войдя, преклонил колени, осенил себя крестным знамением, оглядываясь меж тем, нет ли здесь кого-нибудь или чего-нибудь подозрительного. Кроме молящихся, седого старца и четырех безобидных тетушек, не было никого. Я прошел в первый ряд, опустился на колени возле одной из молельщиц и тоже, кажется, начал творить молитву, так как трусил ужасно. Ведь бритого парня я совершенно не знал, он просто мог мне подстроить ловушку, а с помощью латинской пошлятины еще и поставить в идиотское положение. Женщина, стоявшая рядом, перебирала четки, и я ждал, пока она кончит, слегка сожалея, что сам уже не способен черпать в этом действии силу. Затем встал, направился к обитой железом двери и, сообразно инструкции, постучал в нее трижды вперемежку с длинными паузами. После третьего стука и паузы, равной по времени двум первым, смотровое окошко открылось. Я увидел глаза и нос.

И сказал латинскую гадость.

— Сын мой, — раздалось из-за двери, — сие дружеское воззвание ты обращаешь, наверное, к отцу Тадэ.

Я немедленно заявил, что никакого отца Тадэ не знаю, и тем не только выполнил главную заповедь конспирации, но и сказал чистую правду.

— Возвратитесь к молящимся, — сказал голос, перейдя на «вы», — и усердно творите молитву. Но глаза обратите не на алтарь, а на это окошко. Как только оно распахнется, идите сюда. Дверь будет не заперта, входите без стука.

Я ждал. Время тянулось мучительно медленно. Я молился. Десять раз прочел «Отче наш», десять — «Аве Мария». Другие молитвы не приходили на ум, а память напрягать не хотелось. В такой ситуации молитва — спасение. Тибор извелся, наверно, от тревоги и неизвестности. Предупредить бы его… Но отлучаться нельзя — а вдруг в это время откроется смотровое окошко. А если Тибор уехал… Почуял опасность, взял да уехал… Как тогда быть? Не найдя ответа, я собрался прочесть «Верую», но запнулся на первом же слове. Подожду десять минут, решил я. Они прошли. Еще пять. Они тоже прошли. Последние пять. И эти прошли. Еще минуту. Еще одну. Больше я минут не считал и на часы не смотрел. Если Тибор уехал, я багаж не возьму. И предстану пред группой с пустыми руками. Разумеется, если предстану. Да нет же, конечно, предстану! Какая беда мне может грозить, если фальшивые документы у меня первоклассные — неподдельные, мои собственные.

Совсем стемнело уже, когда окошко наконец-то открылось. За ним виднелся лишь слабо брезживший световой квадрат. Я шел не спеша, стараясь не привлекать внимания — ведь торопливость всегда подозрительна. И железную дверь отворил так естественно, словно то была дверь родного дома. Меня встретил монах, очень стройный, очень высокий, в белом монашеском одеянии, с капюшоном, накинутым на голову и скрывавшим глаза, щеки, шею.

— Отца Тадэ сюда пригласить я не смог. Допустим, я отец Геллерт. Вот чемодан. Tolle, lege.

— Вам угодно экзаменовать меня по латыни, отец мой? — полюбопытствовал я. — Что ж, извольте. Эти слова услыхал Августин, прежде чем был причислен к лику святых. «Возьми и прочти». В виду имелось Евангелие. Полагаю, однако, что в чемодане не книги.

— Мне неведомо содержимое чемодана. Знаю только, что в нем товар отца Тадэ. Словом, tolle, возьми, унеси и используй в согласии с совестью.

Я потянулся за чемоданом, но он удержал меня за руку.

— Погоди-ка. Уверен ли ты, что твой приятель на месте? А вдруг он смотался? Вдруг у него терпение лопнуло либо душа ушла в пятки, он и рванул на машине…

Язык для монаха достаточно странный, тем не менее инок прав. Я сказал спасибо, вернулся в часовню и остановился у входа. Улица сверху просматривалась прекрасно, но контуры предметов из-за светомаскировки были нечетки, расплывчаты. Машина Тибора вишневого цвета. У бровки тротуара виднелось что-то темное, угловатое, но это могла быть и чужая машина. Сбежать вниз и стремглав назад… Нет, нельзя, риск велик, часовня в это время уже на запоре. Переборщили мы со своей осторожностью, надо было приехать при свете дня. Вдруг машина у тротуара мигнула фарой. Не фарой, нет, то было мгновенное свечение улицы, блеснувшее в слепой темноте, как короткая вспышка магния. Тибор. Ну, слава богу. Но черт побери!.. Он нарушает все правила конспирации. Увидел, должно быть… А вдруг не Тибор, вдруг кто-то чужой и машина совсем другая? Тибор более осторожен.