Йожеф Балаж - Посреди земли

— Отдыхай, Эви. Делай все, что тебе вздумается.

— Я именно это и делаю с тех пор, как покинула Вебера.

— Вы развелись?

— Нет. Я просто взяла и уехала. Когда папочка заболел, я вернулась домой. Оставаться у Вебера не было никакого смысла. Спали мы врозь. Много лет он ко мне даже не прикасался. Жил со своей секретаршей, и у них были дети. Да, впрочем, ничего неожиданного. Я зашла к нему как-то в контору и услышала, что они на «ты». Она довольно хорошенькая, эта малютка Инесс, и невыносимо, убийственно молодая. Мне кажется, будь я мужчиной, то есть будь я на месте Карла, я поступила бы так же.

— Ты не учинила скандала?

— Скандала? Зачем? Так уж устроена жизнь — выбор падает на молодых. Когда женщине минуло тридцать, песенка ее спета.

— Скажи, что за птица твой Вебер?

— Он архитектор… У него контора и прекрасная репутация. Он присылает мне деньги. Правда, немного. Но гибель от голода мне пока не грозит. Каждый месяц он переводит сто марок. В пересчете — девятьсот тридцать пять форинтов семнадцать филлеров.

— Как же ты на эти деньги живешь? Ты ведь привыкла к роскоши, к красивым вещам…

— Так и живу. Я же никогда не работала. Да мне и в голову не приходило работать. Ведь родители меня ничему не учили. Если вдуматься, они меня искалечили, погубили.

— Не говори так об отце своем, Эви. Ты была для Эдэна всем. Ты была для него… свет очей…

— Хмм… Свет очей… На этом далеко не уедешь… Меня сделали профессиональной красавицей. Красавица — вот что было моим занятием. Видеть меня элегантной, блестящей, остроумной светской болтушкой — только этого всем и хотелось, об ином никто и не помышлял. А стань я портнихой, учительницей, я теперь получала бы пенсию…

— Но ты же училась в Швейцарии. Родители тебя отдали в институт…

— Ну и что… Там ремеслу не учили. Однако знаешь, что особенно странно? Что у меня даже мысли не возникало что-то делать, что-то уметь. Но вот папа скончался. И лишь тогда мне внезапно открылось, что я на свете почти одна. У меня нет родных. Нет даже ребенка. А будь у меня ребенок, возможно, и с Вебером бы сложилось иначе…

— Ты не пыталась устроиться гидом? Ведь ты говоришь на нескольких языках.

— Свободно только лишь по-немецки. По-французски я спотыкаюсь, с трудом подбираю слова. Да, я пыталась. Изредка мне предлагают группу. Но немецкий знает масса людей. Да и здесь отдают предпочтение молодым. Молодые девчонки получают по группе каждую неделю. Если Вебер однажды умрет или что-то еще с ним случится, я лишусь даже этих денег, девятисот тридцати пяти форинтов, и тогда все, конец, — заключила Эва Швейцер и закурила.

Со смешанным чувством Козма неподвижно смотрел на голубоватый дымок сигареты. Ему было очень жаль Эву, ее судьба огорчила его. Но огорчение было не слишком глубоким, ибо к нему, к огорчению, примешивалась мысль о его собственной пенсии. Он получал две тысячи четыреста форинтов. Это была хорошая пенсия, и она, разумеется, радовала его. Так что он одновременно и огорчался и радовался. И вдруг он подумал о Неке, о храмовом празднике, о Лайоше Шетете, припомнил простой и надежный, такой устойчивый деревенский быт. И когда он заговорил, то сам удивился, услышав собственный голос:

— Сегодня я уезжаю в Неку, Эви. А ты оставайся здесь, отдыхай, наслаждайся покоем. Еда в доме есть: консервы… вино…

— Почему так внезапно?

— Видишь ли, Эви, в день девы Марии в Неке бывает храмовой праздник. И я на него приглашен, потому что когда-то был в Неке младшим учителем.

Йожеф Козма скорее почувствовал, чем заметил в глазах Эвы тень, почти неуловимую тень еще не обозначившегося упрека. Но это его не заботило. Он наполнил стаканы вином и стал думать, каким поездом ехать в Неку. Неторопливо, глотками отпивая вино, они сидели за столом и молчали.

Перевод Е. Терновской.

Родился я в Будапеште в 1912 году. Занимался я многим, особенно в первой половине своей сознательной жизни, но обычно не тем, о чем писал. Я был студентом-медиком, студентом-филологом, укладчиком мостов, репетитором, организатором библиотек, журналистом, стенографистом, социографом деревни, коммивояжером, солдатом, дезертиром, участником Сопротивления. Я был членом национального комитета, младшим редактором, редактором, главным редактором, делегатом Конгресса в защиту мира, борцом за мир, государственным секретарем министерства иностранных дел, делегатом ЮНЕСКО, членом Европейского культурного сообщества, вице-президентом Совета Мира, президентом венгерского «Пен-клуба». Я был лауреатом премий Ференца Рожа, Аттилы Йожефа и Государственной премии. Я был удостоен звания почетного доктора «Union College» в США.

Как явствует из приведенного перечня, меня весьма привлекала политика. Точнее, общественная жизнь. Еще точнее, судьба родины и судьба человечества. Страстный интерес к этой теме всегда был путеводной звездой венгерских литераторов. Во мне же, наверно, политическая артерия затмила писательскую жилку. И должно быть, поэтому еще в тридцатых годах я стал социографом деревни, исследовал бедственное положение венгерских крестьян, ездил в Румынию, посетил Данию, страну богатых крестьян. Результатом этих поездок явились социографические работы: «Тиборц» (1937) и «Страна богатых крестьян» (1939).

Должно быть, поэтому во время войны я вступил в организацию Сопротивления, потому же после освобождения стал и до сих пор остаюсь редактором газеты. По той же причине в 1946 году был делегатом на мирной Парижской конференции, а в 1947 году первым из венгерских писателей посетил Москву, впечатления о которой описал в дневнике под названием «Форточка». Затем (1947—1951 гг.), не совладав, вероятно, со своими политическими амбициями, я стал государственным секретарем в министерстве иностранных дел, позднее организовал поездку венгерской делегации во Вроцлав на Международный конгресс в защиту мира.

Между тем моя писательская жилка также давала порой себя знать. И в угоду ей я писал очерки, эссе, рассказы, романы: «День рождения» (1959), «В конце ночи» (1962); путевые заметки о Франции «Чужие и близкие» (1963), о Великобритании «С жирафом по Англии» (1965), об Америке «Нью-Йорк с минуты на минуту» (1971); эссе «Ночи ангела» (1969), «Лев-философ» (1971), «Крылатая лошадь» (1975), «Гуляющий монумент» (1978). Отдал я дань и иностранной литературе, перевел произведения Г.-К. Честертона, Р. Хьюза, О. Хаксли, Ф. Кафки, Ф. Саган и других писателей.

Почти два десятилетия издаю журнал «The New Hungarian Quarterly» по-английски, редактирую журнал «Синхаз», разъезжаю с чтением лекций, посиживаю на конференциях за круглым столом во всех частях света.

В последнее десятилетие записываю все, что диктует мне моя память.