Йожеф Балаж - Посреди земли

Выбора тем не менее не было, и я направился вниз. Я тихо шел по петлявшей слегка дороге, не поднимая низко опущенной головы, будто все еще не очнулся от экзальтации, навеянной благодатью церкви. Я был на середине пути, когда из машины кто-то вышел. Уже освоившись с темнотой, я по худощавой фигуре и удлиненному черепу угадал в человеке Тибора. И подал знак молитвенно сложенными руками. Он снова уселся в машину, а я, словно в трансе, бессознательно, как лунатик, побрел обратно, в часовню. Шел по-прежнему не спеша, но меня так и подмывало пуститься бежать, я едва себя сдерживал, припечатывая к земле ноги.

После тьмы, в которой тонула улица, но к которой я успел уже притерпеться, мрак в часовне показался мне чернотой, непроницаемой и бездонной, как глубь колодца. Лишь где-то вдали, от меня словно бы в километре, маячил небольшой и неяркий световой квадрат: смотровое окошко. Пробираясь к нему в кромешной тьме, я дважды больно ушиб ногу о скамьи для молящихся. Железная дверь оказалась открытой.

— Я молился, чтоб тебя не схватили, — сказал отец Геллерт. — А теперь — марш.

Я вновь потянулся за чемоданом, но он вновь удержал меня за руку.

— Сунь в карман вот эту вещицу. Ее посылает тебе отец Тадэ. Он такими штуками промышляет.

Я не видел, что у монаха в руке, и распознал, что за штука, когда ощутил ее в своей. Пистолет. Совсем крохотный, будто игрушечный. Но по тяжести отнюдь не игрушечный. Я осмотрел его: перламутровая рукоятка, серебряная чеканка.

— Отец Тадэ сказал, что он дамский. А в этом отец разбирается. Пистолет заряжен. Отец Тадэ, однако, предупреждает, причем настоятельно: пускать его в ход лишь в случае крайней необходимости, то есть при необходимости обороны. И еще: он просил передать, что эта безделка — знак его глубокой признательности венграм за прибежище, предоставленное ему и всем его соотечественникам. Аминь.

Я поблагодарил за пистолет и сунул его в карман. Мне уже не терпелось уйти. Отец Геллерт поднял для благословения руку. Я машинально склонил голову. Чертя в воздухе крест, он пробормотал что-то совсем неразборчивое, затем сказал очень внятно:

— Сын мой, напоминаю тебе слова Писания: «Поднявший меч от меча и погибнет».

— Благодарю вас, отец мой, — сказал я с легкой досадой, — но в те времена не фашисты были врагами, а фарисеи.

Отец Геллерт отвернулся и чуть оттянул край скрывавшего лицо капюшона. По-моему, он лишь сейчас разглядел меня хорошенько…

— Аллитерация превосходная, — заметил он. — Прошу помнить, что пистолет на предохранителе. А теперь с богом.

Он подал мне на прощанье руку. Кисть была узкая, длинная, но ладонь твердая. Я взял чемодан. И… уронил. Нет, не литература была его содержимым. Он был неподъемен. Мы взялись за него вдвоем и вместе протащили через часовню. У выхода из пещеры монах выглянул осторожно наружу.

— Воздух свеж, — сказал он. — Дышите глубже, кислород сейчас очень полезен.

Из опасения быть увиденным и заронить подозрение я старался держаться прямо, а сам буквально валился с ног. Что ни шаг — остановка. Я отдыхал, молился, распрямлял поясницу. Всем существом своим я ощущал, с каким колоссом вступил в единоборство. На одной из ступенек я поставил чемодан на попа, и он оказался на уровне моего подбородка. Руки уже просто отваливались. И я обхватил его поперек и тащил, как будто схватившись с медведем. А ведь это было только начало, главная мука была впереди, когда мы с Тибором с неимоверным трудом впихнули тот морской сундучище в багажник. Багажник не закрывался. Кончилось тем, что, выбившись совершенно из сил, мы затолкали его на заднее сиденье машины. И вот тогда я стиснул в кармане ствол пистолета с перламутровой рукояткой. Крепко стиснул. Не обмолвившись о нем Тибору, про себя я решил: если схватят или потребуют документы, я свой меч обнажу.

Был ноябрьский вечер. В машине нас было четверо. Тибор, я, писатель по имени Тибор и еще один человек, невообразимо таинственный, которого коммунисты нашей группы Сопротивления окружили особой почтительностью. В секрете держалась даже его подпольная кличка, мне так и не удалось ее узнать. Мою попытку расспросить о нем уже после освобождения пресекли советом: любопытство умерить. Он стал фракционером, сказали мне. Теперь-то мне его имя известно, но покуда оно табу, я не стану его оглашать.

Итак, в машине сидело четверо. У нас троих были сотни две экземпляров размноженной на гектографе газеты «Сопротивление», и у меня в кармане лежало письмо. Оно было написано по-французски и предназначено маршалу Малиновскому. От Эндре Байчи-Жилински. В письме содержалась просьба об установлении контактов с Советским Союзом, а также о военном и политическом взаимодействии. Поскольку приличного русского переводчика не нашлось, а Байчи-Жилински не соглашался подписывать письмо, пестревшее грамматическими ошибками, то к венгерскому подлиннику приложили французский перевод, сделанный моей женой… Машина шла на улицу Андрашши. Там, в квартире Вильмоша Тартшаи, мне предстояло вручить письмо человеку, который передаст его дальше: Альберту Сент-Дёрди [12] Сент-Дёрди Альберт — врач, биохимик, тогда профессор Будапештского университета. и майору Имре Радвани. На следующий день самолет особого назначения, бывший в распоряжении группы Яноша Кишша, должен был переправить их в Москву либо куда-то еще по ту сторону фронта.

Тартшаи жили в большом многоквартирном доме наискосок от Оперного театра. Тибор остановил машину у входа в метро неподалеку от Оперы. Улица была темна и пустынна.

— Прекрасно, — сказал я. — Я иду.

— Скверно, — сказал Безымянный. — Улица слишком безлюдна.

Мы несколько минут подождали. На улице по-прежнему ни души.

— Что в этом скверного? — спросил я.

— Улицу оцепили. Облава.

Я не поверил. Это просто мания конспирации, присущая людям, давно ушедшим в подполье. Мне приходилось ее наблюдать у живущих на нелегальном положении коммунистов.

— Хорошо, — сказал Тибор, — проверим.

Мы медленно ехали по улице Андрашши. По Октогону ходили трамваи, попадались и пешеходы, видимые при тусклом свете замаскированных газовых фонарей. Проехали до Кёрёнда и обратно. Ничего подозрительного. Мы возвратились к театру и, завернув на улицу Хайош, обогнули театральное здание. Там стоял пустой неосвещенный автобус, он тоже не внушал подозрения. Тибор затормозил у самого дома. Все взгляды обратились ко мне. А я вдруг утратил уверенность. И спросил у писателя: если бы он описал эту сцену в романе, как повел бы себя герой?

— Таких романов я не пишу, — был ответ.

— А сами вы как поступили бы?

— Так же, как сейчас поступите вы.

— Уедем отсюда, — сказал Тибор.