Йожеф Балаж - Посреди земли

В Зугло, у подъезда красного кирпичного дома, Леваи остановил машину, взял в руки чемоданы, и по широкой лестнице они поднялись на второй этаж. В передней их трехкомнатной с холлом квартиры на вешалке висело только одно пальто.

— Мама, видно, еще не вернулась с работы, — сказал Леваи, помогая дочери снять дубленку. Из глубины квартиры неслись громкие звуки бит-музыки. — Ну, конечно, — заметил отец, — твой братец опять запустил магнитофон на полную катушку. Я купил ему магнитофон и кассеты с записью английских лекций, чтобы он практиковался в языке, а он вместо этого… — Отец быстро пересек холл, вошел в комнату и выключил магнитофон. — Мы приехали!

Четырнадцатилетний подросток, на голову выше Эмёке, с длинными, до плеч, волосами, в засаленных, выцветших, волочащихся по полу джинсах и широченном пуловере бросился к сестре и расцеловал ее.

— Привет, старуха! Ты уже говоришь по-русски? Привезла что-нибудь? Я в письме просил тебя купить мне горные лыжи. Папа Шаци говорил, что они там всего семь рублей стоят!

— Привет, братишка! Как ты вырос!..

— С тобой только два чемодана? Значит, лыжи…

— Довольно, перестань! На какие деньги она могла купить лыжи? На стипендию? У тебя есть абонемент на каток… Лучше поди свари нам кофе. Эмёке устала.

Девушка удивленно оглядела комнату.

— А где же бабушкина мебель?

— Ее увезли, — брякнул брат.

— Мы ее продали, — сказал Леваи, моргнув сыну.

— Увезли? — спросила Эмёке.

— Старьевщик увез. То есть комиссионка… Сынок, иди поставь наконец кофе. Эмёке устала. Я тоже. — Отец выпроваживал из комнаты и сына, и дочь.

— Мама тоже вернется домой усталая. Знаю. У нас все устают. Леваи всегда усталые. И нервные. И в депрессии. И вечно спешат. И погода на них действует. И у всех невралгия. И…

— Замолчи! — прикрикнул на сына отец.

— Ладно уж! Чего там, иду. Пожалуйста. Могу хоть целый котел сварить. Мне кофе не жалко.

В холле они расположились в удобных креслах. Леваи закурил сигарету и тонкими, сухими пальцами нервно забарабанил по столу.

— Доченька, — начал он с отеческой строгостью в голосе. — Ты меня просто ошеломила своим решением не возвращаться обратно. Желающих учиться в Москве было сотни, а честь оказали тебе. И не только благодаря твоим хорошим отметкам. Тут и отец твой приложил немало усилий. А ты, проучившись всего полгода, собираешься бежать! Нечего сказать, хороша благодарность! Как ты объяснишь это товарищам, которые в тебя поверили?.. А я?.. Как я объясню людям поведение своей дочери? Выходит, я виноват. Я ее так воспитал.

Эмёке уже не плакала, сидела понуро, уставившись в одну точку. В руке она все еще сжимала отцовский носовой платок.

— Папа, мне было так одиноко…

— Ты получаешь стипендию, живешь в общежитии, питаешься в студенческой столовой, дважды в год тебе дают деньги на поездку домой… Дубленку ты тоже в Москве приобрела, не так ли? А ты подумала, во сколько обошлось бы твое обучение здесь, в университете?

— Не знаю, папа. — Слова отца едва доходили до ее сознания.

Леваи приводил все новые и новые доводы, желая убедить дочь. В который уже раз рассказал о том, как сам в сорок девятом сдавал на рабфаке экзамены, будучи намного старше других. Тогда у него был один-единственный костюм… питался он одной вареной капустой… Закончил отец обычным наставлением:

— Вам все слишком легко достается.

— Я не знала, что бабушка умерла. Если бы я получила от нее письмо…

— Мы подумали, это известие расстроит тебя и помешает учиться, — как-то неуверенно повторил отец и тревожно поглядел на распухшие от слез глаза дочери.

— В этой комнате теперь брат живет?

— Ты уехала на пять лет, доченька, — оправдывался Леваи. — Твой брат уже взрослый мальчик. К нему приходят друзья и подруги, они вместе занимаются английским. Он не мог больше оставаться в комнатушке для прислуги.

— Меня эта комнатушка вполне устраивает! — поспешила успокоить отца Эмёке. — А здесь мне было бы тяжело — все напоминало бы бабушку…

Она умолкла, горло у нее сжалось от вновь подступивших слез. С тех пор как Эмёке себя помнила, она всегда жила в угловой комнате вместе с бабушкой. Воспитала ее бабушка, а не мать. У матери вечно не хватало времени на детей. По вечерам и по утрам, лежа в постели, Эмёке часами разговаривала с бабушкой.

— Доченька, при маме ни слова! — предупредил ее Леваи. — Ты меня понимаешь?.. Ее очень потрясла смерть матери.

— Конечно, папа.

— И потом, тебе не обязательно жить в тесной комнатушке. Можешь спать здесь. Или с мамой в спальне… Я обычно сплю в кабинете, работаю до поздней ночи.

— Мне будет хорошо и в той комнатке, папа.

Жена Леваи ежедневно возвращалась с работы домой взбудораженная и чем-то недовольная. В молодости она была пухленькой, хорошенькой девушкой, но сейчас фигура у нее расплылась, лицо увяло, выражение вечного страдания и недовольства отнюдь его не красило. Она вошла в комнату, пошатываясь, рухнула в первое попавшееся кресло, бессильно уронила руки с подлокотников.

— Нет, это невероятно! — вымолвила она, тяжело дыша. — Подумать только, что у нас творится! Просто невероятно! Уму непостижимо!

— Здравствуй, мама. Я приехала. — Дочь подошла к ней и поцеловала ее.

— Привет, дочка! Наклонись, я тебя поцелую. — Мать чмокнула губами воздух. — Хорошо доехала? — Ответа ждать она не стала. Ее занимали собственные заботы. — Представь, на этой неделе я уже трижды оставалась сверхурочно! А этот товарищ Дюрденко! Да, скажу вам! Он, видите ли, начальник отдела, участвовал в подпольном движении и потому может себе позволить… А я, между прочим, тоже член партии с сорок пятого…

— С сорок девятого, — нехотя поправил ее Леваи. — Эмёке приехала.

— Вижу. Как поживаешь, Эмёке? Хорошо доехала?.. А вообще, Карчи, вы могли бы заехать за мной с вокзала. Просто ужас, что творится в нашем городском транспорте! Кошмар! Срывают с тебя пальто, наступают на ноги…

— Я заезжаю за тобой каждый вечер, один раз можно и потерпеть, ничего страшного. Поезд опоздал на два часа… Эмёке была в дороге больше полутора суток.

Жена Леваи повернула к дочери свое страдальческое лицо.

— Ну, как дела, дочка? Как вас там кормят? Ты немного бледна, но не похудела… Да! Человек счастлив до тех лишь пор, пока он обедает в студенческой столовой. Мне до черта надоело каждый вечер тащиться домой, словно вьючный осел. В этих проклятых магазинах полно товаров, полки ломятся, а того, что тебе нужно, разумеется, не найти! И стоять в трех очередях приходится: за колбасой, за овощами, за хлебом… Даже в четырех, в кассу ведь тоже надо…

В комнату шумно вошел брат с большим кофейником и чашками.

— Не горюй, мама, вот и кофе. Крепкий, такой и мертвого поднимет!