Йожеф Балаж - Посреди земли

— Почему это одну? А ее милая мамочка и милый папочка?

— Ах, ну да, они тоже там были.

Арнольд словно наяву увидел милого папочку и милую мамочку в той душной, пропахшей календулой комнатушке. Они то и дело возникали у Агики за спиной, словно два приспущенных воздушных шара. Доктор киношных наук — в видавшей виды тенниске и вконец изношенных старых-престарых штанах.

Аги, не оборачиваясь, сказала прямо из кружки:

— Пап, а ты опять рыбаком вырядился.

— До-оченька! — Доктор киношных наук развел руками.

— Пап, да ведь ты никогда еще не выловил ни одной рыбки. Просто сидишь себе над водой и беседуешь с рыбами. Знать бы, о чем.

— Да так, о всякой всячине. Одно точно: они никогда меня ни о чем не просят. Еще ни одна рыбешка не потребовала, чтобы я улаживал ее дела.

Аги отжала марлевый комок. И вставила его в глаз, словно монокль.

— А однажды ты окунул в Балатон зонтик.

Монокль сдвинулся, и с него капало, капало.

— Зонтик! Выдумаешь тоже — зонтик!

— Мы пришли к тебе с мамой, а ты сидишь там со стареньким зонтиком. Правда, мамочка?

Мамочка не отвечала. И вообще, казалось, этого разговора не слышала. Она с бесконечной тревогой смотрела на мужа.

— Иштван! Все-таки нужно непременно вызвать доктора Тёрёка.

— Мы уже вызывали доктора Тёрёка. И он с превеликим удовольствием поужинал. Уплел все, что было на столе.

— А рыбы на столе не было, пап, хотя он сказал, что на рыбу как раз и рассчитывал, а только напрасно рассчитывал, потому что у тебя ведь зонтик вместо удочки.

— Мне не нравится глаз у ребенка. (Мама.)

— А доктору Тёрёку понравился. (Папа.). Он сказал, что ему редко доводилось видеть такой превосходно созревший ячмень. Великолепный экземпляр.

— Великолепный экземпляр! — эхом откликнулась Аги. И засмеялась в кружку. Настой календулы заходил волнами, словно море. — Великолепный экземпляр! Вот уж правда — великолепный экземпляр!

Папа стоял позади нее в своей видавшей виды тенниске. И улыбался.

Тихий, взволнованный шепот мамы:

— Это твоих рук дело, Иштван!

— Моих рук дело?

— Сквозняки! Вечные твои сквозняки! Человек сидит себе, читает или разговаривает, и вдруг оказывается — он сидит на сквозняке! И ведь как незаметно ты ухитряешься их устраивать, с какой изобретательностью…

Папа хотел что-то сказать, но только вздохнул.

— Пойду-ка я, пожалуй, на рыб погляжу!

— Передай им привет! — прогудело из кружки.

Папа исчез. В окно еще видно было, как он садится в лодку. Теперь — вперед, на водный простор!

Мама сновала вокруг Аги. Заботливо собрала размокшие комочки марли. Мигом наготовила новенькие.

— Может, тебе почитать что-нибудь?

Аги помотала головой: нет, нет, мама, не нужно!

Мама еще немного постояла за ее спиной. И тихонько, незаметно вышла.

Мы остались одни.

Моя маленькая подружка погрузила в кружку чистый кусочек марли. Потом сердито отжала его. В кружку стекал унылый желтовато-коричневый настой.

— Может, и тебе сделать примочку, Паскаль Арнольд?

— Нет-нет, благодарю.

— А ты уверен, что у тебя нет ячменя?

— От души надеюсь, что нет.

— А вот у меня есть и уже никогда не пройдет! И теперь я останусь такой на всю жизнь.

— Ну-ну…

— Оставь свои «ну-ну» при себе! — Аги негодуя провела примочкой по веку и в сердцах швырнула ее обратно, в кружку. — Я возвращаюсь домой!

— Домой? С Балатона?!

— С Балатона? Ты прекрасно знаешь, Паскаль Арнольд, что я даже не видела Балатона!

— Да вот же он, перед тобой.

— Вот эта кру… — Аги уставилась на кружку.

Клочок марли в темном настое словно набухшая от воды лодка. Пустая, ничья.

— Смотри, а вот и шлюпка. Уже довольно старая, потрепанная ветрами. Словом, настоящая шлюпка. Ну-ка, садись и рассчитывай на меня.

Перед нами, безбрежный, раскинулся Балатон. И на нем — крохотная утлая лодчонка. Первым ступил в нее я. Протянул Аги руку.

— Прыгайте, барышня!

Она уже в шлюпке, на самой корме. Присела на корточки среди перепутанных рыбацких сетей. И вдруг нашарила что-то рукой.

— Гарпун! Паскаль Арнольд, ведь это настоящий гарпун!

Я погрузил весла в воду.

— На моей шлюпке всегда может оказаться настоящий гарпун. Удивляться тут нечему.

— Гарпун! Китобойный?!

— Да, такой китобойный гарпун.

Шлюпка кружилась вокруг своей оси, словно ни за что не хотела оторваться от берега.

На берегу сбежался народ: внуки старого железнодорожника, которые жили тут же, возле нашей хибарки, в выбракованном железнодорожном вагоне; мороженщик, каждый день, утром и вечером, появляющийся на берегу со своею повозкой; торговец блинчиками, продавец газет. Наконец, приятели Аги.

— Как они таращатся! — Аги откинулась назад, повернула лицо к солнцу. — На твою китобойную шлюпку таращатся.

— Что ж, им навряд ли доводилось видеть такое.

Между тем шлюпка постепенно начала удаляться от берега.

— А вдруг мы встретимся с каким-нибудь китом?! И может, как раз с твоим давним недругом? Ну, знаешь, еще с тех времен, когда ты был китобоем. Ах, ну как же его звали?

— Геза Надь.

— Да-да, Геза Надь. Вот забавно бы с ним повстречаться.

— Конечно, забавно. Хотя встретить на Балатоне китов удается нечасто, но… Кто знает, пожалуй, что Геза Надь уже и превратился теперь в этакого балатонского кита.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Понимаешь, я не видел Гезу Надя давным-давно. Время, вероятно, и его не щадило. Как знать, может, из морей-то его уже выбраковали, вот он и попал в Балатон.

Аги зажмурилась. Улыбаясь, проговорила тихонько:

— Старый кит… старый балатонский кит.

Когда она открыла глаза, перед нею стоял ее отец.

Да, это был доктор киношных наук — на перевернутом вверх тормашками зонтике, посреди Балатона. Ручку зонтика он держал так, словно то был штурвал. Доктор весело покачивался на воде. И казалось, давно уже слушал наш разговор.

— Да, дочурка, у китов имеются удостоверения, а как же! Их всех снабжают удостоверениями. Надо все-таки знать, кто откуда явился. То ли из Ледовитого океана, то ли…

— Но, пап, что же это за удостоверения?

Папа не ответил. Вокруг него то и дело выскакивали из воды рыбы. Они весело плескались, широко разевали рты. Так старательно, словно школьники на уроке.

— Может, папа спрашивает у них заданное…

— Скорее всего, они просто беседуют. Вот сейчас начнется большой разговор. Настоящий большой разговор на воде.

Мы оставили папу с его зонтиком в кольце рыб. Наша шлюпка продолжала свой путь.

— Пожалуй, мы можем повстречаться с семейкою Ы, — сказала Аги.

— Вполне может статься.

С семейкою Ы и в самом деле можно было повстречаться всегда. Но только летом и только посреди Балатона. Никто никогда еще не видел на берегу седоватого, светловолосого папу Ы с его мальчишечьей улыбкой. Никогда не попадался он на прогулочных дорожках среди других отдыхающих. И бронзовая мама Ы загорела так не где-нибудь, а на палубе «Акилло II». Что же до мальчиков, то оба они, пожалуй, и в школу-то никогда не ходили. Хотя Карчи Ы вечно читал что-нибудь на своем корабле. (Посмел бы кто-нибудь назвать «Акилло II» шлюпкой или парусной лодкой!) По словам Карчи Ы, нигде не читается так хорошо, как на корабле. На девочек, если они появлялись иной раз на палубе, он просто не обращал внимания. На них обращал внимание Лаци Ы. Лаци Ы выуживал их из Балатона. Иначе откуда бы им взяться на корабле? Девочки загорали, стряпали, пели, маслом для загара растирали спину мамы Ы, втирали его в плечи и ноги Карчи Ы. Карчи никогда не отрывал глаза от книги, он понятия не имел, кто трет ему ногу или плечи. Потом вдруг девочки исчезали. Бросались в воду и исчезали. Одну из них бросил в Балатон сам папа Ы. Эта девочка во время завтрака раздавила помидор. Помидор так и брызнул, обезобразив всю палубу. Папа Ы, приветливо улыбаясь, подошел к девочке. «Милая барышня, мне следовало бы вздернуть вас на рее. Однако мне претит этот способ». Подхватив девочку на руки, он бросил ее в воду.