Йожеф Балаж - Посреди земли

— Послушайте, Кати, давайте говорить как взрослые люди, я все-все понимаю, честное слово! Стоит хоть в чем-то поступиться правдой, и тут же приходится брать на душу более тяжкий грех — это неизбежно. Не удивляйтесь, что я вас так хорошо понимаю: я мог бы порассказать вам немало похожих случаев из моей жизненной практики. Скажу вам больше: мне очень хочется поделиться с вами. А что, если нам встретиться где-нибудь в кафе? Давайте сегодня вечером, у нас еще вагон времени!

— Знаете, сколько мне лет? Три десятка сполна!

— Это, по-вашему, так уж много?

— Страшно много! И потом… у меня был жених.

— Что было, то прошло.

— Пока я для вас — всего лишь голос, один на два миллиона, могу перед вами исповедаться. Могу позволить себе роскошь сказать всю правду, почему он от меня сбежал, этот жених. Потому что я была чересчур верной. — В голосе собеседницы прорываются нотки горечи. — А слишком добропорядочная женщина всегда кажется серой и пресной.

— Ошибочный вывод!

— Напротив, настолько правильный, что применим и по отношению к слишком порядочному мужчине. Более того, сравнение можно логически продолжить. Непогрешимость всегда отталкивает. У людей неизменно возникает вопрос: и чего он затесался среди нас, этот святоша, ведь рядом с ним любое незаметное наше пятнышко вырастает в большое, режущее глаз пятно. А не поубавить ли ему святости?

Михай снова и снова просит ее о встрече. Каталин Тавас не соглашается: знакомиться им теперь — все равно, что после стриптиза церемонно представляться друг другу. Ничего хорошего из этого не получится. Каталин живет одна, и одиночество дается ей нелегко. Сцена в кафе рисуется ей очень ярко: они склонились друг к другу, руки их соприкасаются. Желание человеческой близости становится особенно острым. Ей нужен контакт, нужен замкнутый круг, как замыкают два провода электрическим током. Желание растет и пульсирует с ударами сердца. Как хочется встретить близкого тебе человека и знать, что ты также близка ему. Проклятая тоска! Девушка вздыхает:

— Возможно, сейчас я кажусь вам загадочной, интересной… На один вечер, когда не знаешь, как убить время… А дальше вы скажете: сначала она меня обчистила, потом принялась флиртовать со мной. Но и это все цветочки в сравнении с тем непредвиденным, что наступает, когда портятся отношения. Знаете, с кем мне легче всего? С той категорией людей, которым при случайной встрече можно сказать: «Добрый день, как поживаете? Красивый у вас костюм, он так вам к лицу! Вы немного похудели, но вам это удивительно идет. А знаете, вы очень возмужали с тех пор, как мы виделись в последний раз. Тысяча поцелуев вашей жене». При таких взаимоотношениях можно не бояться их испортить.

Михай парализован чувством бессилия. Но тут выручает мужская логика. С точки зрения тактической, соображает он, может, так оно и лучше… Ведь существует же твердое правило: когда одному чего-нибудь очень хочется, другой — ни в какую… И наоборот.

— Ну что же, не стану настаивать, — небрежно роняет юноша. И втайне надеется.

— О’кей, полный порядок! — откликается Каталин Тавас; теперь тон у нее, как у шестнадцатилетней девчонки, которой все нипочем. — Хелло, малыш, не горюй! Твою фотокарточку я зажму, идет? А шесть с половиной сотен верну по почте. На Западном вокзале почта, наверное, еще открыта, отправлю без задержки, так что нюни не распускай! Ну, всех благ и попутного тебе ветра!

Больше она так и не позвонила.

Перевод Т. Воронкиной.

Я родился в 1918 году в Будапеште.

Отец мой был безработный журналист, писал стихи, мать — скромная служащая.

Мой город — Будапешт — сделал меня писателем. Главные жизненные мои впечатления связаны с его улицами, площадями, подворотнями, пригородами. Гимназию я бросил в пятом классе. Кинематограф и футбольное поле значили для меня много больше. К тому времени я успел уже написать несколько слабых очерков о площади Калмана Тисы (ныне площадь Республики), где с утра до позднего вечера гонял мяч, но как-то приметил все же здешних досужих бездельников и зевак. Эти сочинения, разумеется, так и остались неопубликованными.

Первая моя повесть «Сторожка» вышла в 1943 году. Я нигде не служил, если не считать того, что несколько лет рецензировал рукописи в издательстве. Не служил и в армии. Мое главное занятие и мое второстепенное занятие — сочинительство.

Основные мои книги: «Гости в «Палацке» (1949), «Двадцать первая улица» (1949), «Чужие комнаты» (1957), «Жены Фабуя» (1959), «За футбольным полем» (1963), «Кинематограф былых времен» (1967), «Мечта человека» (1971), «Что такое, старик?». Из книг для детей: «Чутак и серая лошадь» (1959), «Китобой Арнольд» (1977).

Написал я и музыкальную комедию «Глубокая вода», ее поставил в 1961 году театр имени Петёфи. По этой пьесе в 1978 году был снят фильм «Изгони беса».

В 1948 году я получил премию ван Баумгартена, в 1969 году премию имени Аттилы Йожефа.

Ах, это лето у Балатона!

Кружка с настоем календулы — это и был Балатон. Над кружкой — мокрое лицо, раздувшийся глаз. Это была Агика. Скрутив марлю, она прикладывала к веку примочку. Ячмень. Да-да, едва приехали, как наутро вскочил ячмень.

— Простите, Арнольд, — не удержалась от замечания Росита Сковорроди, испанская танцовщица, — но у меня, например, никогда в жизни никакого ячменя не было. Я вообще впервые слышу о подобных вещах.

Фарфоровая сахарница, с крайне интригующим видом:

— Зато мне на эту тему кое-что известно. Довелось прочитать кое-что в некоем медицинском журнале. Точнее, кое-кто вот за этим самым столом читал вслух о весьма и весьма неприятном заболевании… гм, ячмень, ячмень!.. Оно имеет как будто еще и латинское наименование, ну, одним словом, что-то такое медицинское…

— Сейчас не могу припомнить, — прервал ее Арнольд. — Во всяком случае, нечто… воспалительное.

— Ах, во всяком-всяком случае, нечто препротивное! (Росита Сковорроди.) Ваша бывшая маленькая владычица, ваша Агика, вечно что-нибудь такое подхватывала. Оно и не диво. Если человек буквально не вылезает из насморка…

— Прелестная Росита, ячмень — дело одно, а насморк — совершенно другое. Вот и Аги, помню, сказала, сидя над своей кружкой: «Уж лучше бы насморк! Я могла бы хоть на берег выйти». А тут ей пришлось сидеть в жаркой, насквозь прокаленной комнате. С кружкой календулы под носом. Куда она то и дело макала комочки марли. Все лицо у нее было мокрое. И стол. И вся комната.

— И вы сами, Арнольд!

— Досталось и мне. Моя маленькая подружка действительно всего меня забрызгала. Но я все-таки оставался с нею. Не хватало еще и мне покинуть ее одну!