Элис Макдермот - Девятый час [litres]

Повисла странная тишина, едва нарушаемая стуком капель о стекло. Монахини засновали вокруг кровати с такими изяществом и уверенностью, что Салли подумала: они, наверное, отправляют давно установленный ритуал. Заведя ладонь под затылок миссис Костелло, сестра Люси приподняла ее голову и поправила подушки. Потом снова мягко опустила. Сестра Жанна откинула простыни, одеяло и расправила на ногах ночную рубашку, мягко распрямила скрюченную в страдании здоровую ногу, пристроила рядом культю, потом натянула ночную рубашку до лодыжек.

Без слов две монахини взяли за края скомканные простыни, подняли, встряхнули и опустили снова, освеженные и разглаженные. Они аккуратно подоткнули одеяла. Сестра Люси переложила тонкую косу миссис Костелло ей на плечо и носовым платком из своего глубокого кармана стерла с ее губ жидкое яблочное пюре. Носовой платок она убрала назад в карман, а сестра Жанна отошла к окну, чтобы впустить в комнату прохладный воздух.

Только когда обе они опустились бок о бок на колени в освещенной лампами спальне, Салли поняла: миссис Костелло умерла.

На туалетном столике стояла чайная чашка с варевом, которое она смешала, казалось, много часов назад. Когда она ее ставила, чай выплеснулся. От него пахло виски. Рядом стояла чашка с ложкой – их принесла сестра Жанна, чтобы покормить больную. Салли не видела, как она их ставила. Внутри – яблочное пюре миссис Одетт с мягкими кусочками и частицами кожуры.

Теперь все казалось совершенно бессмысленным: еда и питье, которые принесли несколько минут назад, чтобы поддержать тело, теперь безжизненное. Абсурд.

Медленно, не видя, за что бы ухватиться, Салли опустилась на колени позади двух монахинь. Позади их темных платов, и одеяний, и потертых, выставленных напоказ подошв черных ботинок. Они читали «Аве Мария». Салли села на пятки. Персидский коврик здесь был потертым, он мало отличался от коврика в прачечной сестры Иллюминаты, где Салли играла ребенком. Довольно чистый, подумала Салли, но, возможно, местами с въевшимися следами уличного песка или грязи. Или что там еще приносил на фермерских ножищах мистер Костелло. Стоял февраль. Несомненно, в эти последние месяцы коврик часто подметали, но не выносили выбить с самой весны.

Медленно поднимаясь на ноги, сестра Люси оперлась о кровать миссис Костелло. От слабого давления на край матраса тело миссис Костелло чуть сместилось. Сестра Жанна еще стояла на коленях, опустив голову. Возвышаясь над ними, сестра Люси посмотрела сверху вниз на Салли и кивком указала, что ей следует выйти из комнаты.

– Прихвати с собой чашки, – устало велела она.

Никогда раньше Салли не слышала усталости в голосе сестры Люси. Она послушно взяла блюдце и чашку с отравленным чаем, потом продела палец в ручку чашки с яблочным пюре. И прижала обе посудины к груди. Выходя из спальни, сестра Люси остановилась у туалетного столика, открыла ящик и достала одну из аккуратно сложенных ночных рубашек миссис Костелло, из тех, что сестра Жанна убрала всего несколько минут назад. Положив ее на столик, она вышла.

Салли последовала за монахиней на кухню. Сняв с плиты чайник, сестра Люси подставила его под кран в раковине, долила воды и вернула на плиту. Из кухонного шкафчика она достала оловянный тазик. Налив в тазик теплой воды, она, словно вспомнив что-то, издала «эх», покачала головой и вернулась в гостиную. И быстро вернулась уже без накидки, в переднике поверх одеяния, плат был подвязан сзади черной ленточкой. Вылив в тазик остатки воды, она взяла из ящика из-под молока подле занавешенной ванны кусок мыла и положила в воду. Подхватила тазик и собралась уходить. Помедлила, чтобы с головы до ног смерить взглядом Салли, которая все еще прижимала к груди чашки и блюдце. Салли заметила, что сестра Люси заглянула в чашку с яблочным пюре, заметила, как вздернулась ее бровь.

– Вымой, ладно? – только и сказала сестра Люси.

Салли вылила в раковину чай и светлую, мутную взвесь сахара и квасцов. Туда же она соскребла яблочное пюре, посмотрела, как закружились у слива кусочки мякоти и кожуры, протолкнула их ложкой и дала воде течь, пока все не смыло. Она не могла думать о будущем. Она не могла думать о ближайшем часе. А недалекое прошлое казалось поблекшим и нереальным. Она едва могла вспомнить свой нелепый план. Чего она, собственно, хотела? Зачем она здесь?

Взяв стоявшую в углу за дверью швабру и тряпку для пыли, Салли вернулась в гостиную, где провела тряпкой по двум выцветшим абажурам, потом по каминной доске запечатанного камина. По статуэтке святого Иосифа, который в одной руке держал молоток, а другую прижимал к сердцу. Она слышала, как монахини снуют в спальне, как плещется вода в тазике, до нее долетал чистый аромат мыла, иногда обмен короткими фразами: «Еще полотенце, сестра», «Спасибо, сестра», «Если поддержишь ее вот тут…».

С тазиком мыльной воды из спальни вышла сестра Жанна, но голова ее была опущена, и Салли не разглядела лица. Из кухни донесся плеск выливаемой воды, потом она вроде бы что-то убрала. Затем снова прошла через гостиную. Коснувшись руки Салли, монахиня посмотрела на нее. Салли увидела, что глаза у нее покраснели, а в лице ни кровинки, оно казалось серым на фоне белого нагрудника и крахмального чепца. Губы словно исчезли совсем.

– Зайди, помолишься, – шепнула она.

Салли неохотно прислонила швабру к каминной доске, бросила рядом тряпку. Провела по юбке влажными ладонями. Сестра Жанна ждала ее у двери спальни и, когда Салли приблизилась, протянула руку, указывая ей войти первой. Салли вспомнила, как, преграждая путь, сестра Жанна протянула руку, когда она попыталась подойти к кровати миссис Костелло.

Свет в комнате переменился. Поначалу Салли решила, что за окном развиднелось, что сквозь тучи и шторы на окнах пробилось солнце, а потом заметила две горящих на туалетном столике свечи. Запах нового фитиля и воска приятно смешивался с запахом чистых простыней на кровати и задержавшимся запахом мыла, с которым омыли усопшую. Миссис Костелло не изменилась: ее тело осталось таким же тщедушным под покрывалом, возвышение здоровой ноги, впадина за культей. Ее руки теперь были скрещены на груди поверх чистой ночной рубашки, мелкие прядки влажных волос красиво обрамляли лицо. Это лицо было таким же бледным, как раньше, но губы посерели, а черты обострились, отчетливее проступили косточки.

Куклы с фарфоровыми лицами на туалетном столике были ужаснее.

Салли заплакала. Она опустила голову. Она полностью отдалась плачу. Она вообще ни о чем не думала – ни о последнем часе, ни о последних неделях или днях, ни о предстоящих часах. Сестра Жанна обняла ее за талию. Салли чувствовала, как в ее бок вжимается маленькая ладонь монахини, притягивает и отпускает, притягивает и отпускает. Все, что она планировала, воображала, все, на что надеялась, все ее удручающие сделки с самой собой, с Богом, с прошлым и с будущим, обратились в ничто перед этой неподвижностью. Какое-то мгновение она даже не могла вспомнить, что ее сюда привело или что означает эта смерть. Она просто плакала. Запах свечного воска и мыла, одеяния сестры Жанны, чистого носового платка, который маленькая монахиня мягко вложила ей в руку. Сестра Люси. Шум дождя за окном, журчание в водосточных трубах. Неподвижная женщина на кровати, и запах – запах смерти, животной смерти, мертвой мыши за стеной – заползает в комнату…