Валентин Тублин - Заключительный период

«Что-то сейчас делает Зубов? А, да конечно, он спит. А я здесь… а он… там…»

Все-таки Юдина сморил сон.

В десять часов утра, растирая небритое, опухшее за ночь лицо ладонью, он подошел к билетным кассам. Кокетливая девушка равнодушно посмотрела на него. Голос ее был сух и официален.

— Вам что?

— На Ленинград билеты есть?

— В общем?

Юдин нехотя улыбнулся.

— Нет, в мягком.

— Вы тут шуток не шутите.

Юдин достал три десятки — хватит? Девушка недоверчиво смотрела в свое окошко.

— Вагон номер семь, — сказала она несколько мягче. — Вагон семь, место одиннадцать. Это в середине.

— Спасибо. — Юдин протянул ей шоколадку, купленную только что в буфете. — Разрешите вас угостить.

Ресницы у девушки дрогнули.

— Вы геолог? — догадалась она.

— Да, — сказал Юдин. — Геолог. (Дорожник или геолог — не все ли равно?)

Девушка улыбнулась. Юдин задумчиво разглядывал билет.

— А нельзя узнать, — спросил он словно в раздумье, — какой прогноз погоды на ближайшие три дня?

Девушка сняла трубку.

— Коля, — сказала она. — Коля, да, это я. Дай прогноз на ближайшие дни.

Трубка что-то прохрипела.

— Туман, — сказала девушка. — Густой туман.

— Нелетная погода, да?

— Какое уж тут…

…Поезд тронется, сначала тихо и словно колеблясь, а потом все быстрей и быстрей, пристукивая колесами, задыхаясь на бегу и распарывая грудью стену дождя и тумана. Все быстрей, быстрей, быстрей — до тех пор, пока мелькающие за окном картины не сольются в одну темно-серую полосу. И так час за часом, пока, тяжело переводя дыхание, за тысячу километров поезд не станет — там, дома. И будет праздник — везде — здесь, и там, и в Матигорах…

Юдин открыл глаза и снова посмотрел на билет. Билет был розовый, хрустящий, гладкий. «Поезд прибывает на конечную станцию…»

И он приедет домой…

Юдин разгладил билет и бережно спрятал его во внутренний карман. Он-то знал уже, что канат натянут до предела. И знал, что он сейчас сделает.

Но девушка, что сидела в окошке, не знала этого. Она смотрела на Юдина и улыбалась. И он подумал, что она так никогда ничего и не поймет.

— Понимаете, — сказал Юдин виноватым голосом и протянул в окошко рубль. — Произошла маленькая ошибка. Дайте мне, пожалуйста, один билет до Арбума.

Напрягая зрение, Зубов смотрел в ту сторону, откуда только что донеслась ругань и шум падения. «Тьфу ты, черт, с теменью этой!» — подумал он. Сложил рупором ладони и крикнул:

— Са-ша-а!.. Где ты-ы?

Прислушался… «А-а-а… ы-ы», — пронеслось и затихло вдалеке.

Все кругом тонуло в глубоких темно-лиловых потеках. Только вверху над обрывом, в уколах огней, угадывалась деревня.

Время от времени прорывался свет звезды, но ненадолго. Даже собаки молчали в этот поздний час. И только река где-то там, внизу, глухо ворочалась и ворчала.

Зубов закрыл глаза и прислушался… Открыл глаза, снова закрыл — все та же темень. И вдруг почувствовал, что устал, страшно устал. Единственное, чего бы он хотел сейчас, — это лечь где-нибудь, все равно где, вытянуть ноги и заснуть. Он вспомнил домик дорожного мастера, откуда они ушли полчаса назад, и самого мастера, молчаливого и худого, и его еще молодую, но уже постаревшую жену, и шестерых белоголовых погодков мальчишек, теснившихся вокруг сколоченного из грубо оструганных досок стола. Дорожному мастеру было всего тридцать два года. «Тут ночи долгие, — всерьез пояснял потом Саша. — Это только в прошлом году электричество провели. А в долгие ночи — что делать?»

Зубов вздохнул, вспомнив, что их приглашали заночевать. Но они спешили на пароход, чтобы этой же ночью попасть в Холмогоры. Машину Саша поставил во двор, прикрыл брезентом, и они пошли, с трудом вытаскивая сапоги из тяжелой, как чугун, глины. И вот, пройдя по склону полпути, Саша исчез.

Зубов постоял еще немного, словно надеясь на чудо, но чуда не было, и он, осторожно переставляя ноги, стал спускаться. После третьего, а может быть, четвертого шага нога его встала на что-то скользкое, он взмахнул руками, не удержался, упал и, втянув голову в плечи, покатился вниз. Мысль его работала, однако, очень ясно; перекатываясь с боку на бок, он думал: «Вот сейчас налечу на валун — и прощай, товарищ Зубов! Забавно!»

Но на валун он не наткнулся — кусты, густо и накрепко вросшие в подножие склона, остановили его. Некоторое время Зубов лежал не двигаясь и пытаясь по первым ощущениям понять, что с ним. Затем он пошевелил ногой, другой, руками… Все, кажется, было в порядке. Он сел, потом встал — нигде ничего не болело; похлопал себя — на куртке быстро застывала грязь. И только. «Везет тебе, Зубов! — сказал он сам себе и только тогда понял, что потерял берет. — Жаль. Ну да черт с ним!» Тут что-то зашлепало неподалеку, вспыхнул красноватый огонек папиросы.

— Кто тут? — спросил Зубов.

— Я, — пробасил человек с папиросой.

— Ты чего молчал? Я кричал тебе, кричал…

— И я. Только ты кричал по ветру, а я — против. Понял?

— А я тут грохнулся.

— И я тоже. Здесь лысина есть глиняная, наверное. Не зашибся?

— Нет, нисколько. Только берет потерял.

— Ну и то хорошо. Пошли теперь, я причал нашел. Тут недалеко, по тропке.

Через пять минут плеск воды приблизился вплотную.

— Вот сюда… Трап здесь.

Они поднялись на баржу.

— Тут кто-то должен быть, — сказал Саша.

— Эй, есть здесь кто?

Вдруг прямо перед ними заскрипело, показался свет «летучей мыши», он приближался, покачиваясь. Подошла старуха с фонарем.

Она оглядела их — огромного шофера и тощего, с растрепанными волосами Зубова в испачканной брезентовой куртке.

— Вы кто, мамаша, будете здесь? — спросил Саша.

— Комендант я…

— Нам бы пройти куда… Пока пароход не пришел.

— Это можно, — сказала старуха.

— И попить бы, — попросил Зубов.

Старуха кивнула:

— Вон там, за ящиком, ведро-то.

Вода была ледяная и очень вкусная.

— Даже зубы ломит, — сказал Зубов, ставя кружку.

Они вошли внутрь превращенной в причал баржи, спустились по крутым ступенькам.

— Вот тут можно подождать, — сказала она и качнула фонарем в сторону скамьи.

Помещение было огромным. Свет фонаря не достигал ни дальних углов, ни потолка. Баржу покачивало. Пахло хлебом.

Снаружи подвывал ветер. Баржа добродушно поскрипывала. В темноте, в углах, настороженно попискивали крысы.

— Ну вот, — сказал, садясь на скамью, Саша. — Тут и обождем.

У Зубова слипались веки.

— Я обопрусь на тебя, — сказал он виновато и мгновенно заснул.

— Геннадий! Геннадий Иваныч!

— А?.. Что, ехать? — Спросонья Зубов никак не мог понять, где он и чего от него хотят. Потом вспомнил и потянулся. — Эх…

— Вот, поешьте, — говорила между тем старуха, протягивая Зубову кусок пирога. — Это с морошкой, попробуйте с молочком-то.