Джастин Пол - Дорогой Эван Хансен

Он вытирает руку об рубашку.

Я упал.

Он продолжает вытирать пот с руки.

Я лежал на земле, и тогда…

Он берет следующую карточку.

Доброе утро, ученики и преподаватели, я хотел бы…

Вся пачка падает на пол. Карточки валяются повсюду. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть на публику. Все потеряли терпение. Шепот превращается в ропот. Телефоны запечатлевают происходящую на сцене драму, сохраняют ее для потомков. Бедный парень, с трудом понимая, что происходит, встает на колени и собирает непроизнесенные им слова. Я вижу, что на глазах у него выступают слезы. Мне знаком этот взгляд. Твои внутренности готовы вылезти наружу, и ничего с этим не поделаешь. Чувствуешь себя обнаженным, все пялятся на тебя. Все видят, как ты беззащитен, и пользуются этим. Пощады не будет.

Полная тишина. Не знаю, когда она наступила; а может, тут все время было тихо. Прищуриваюсь и сквозь яркий свет пытаюсь разглядеть, не один ли я. Но нет. Они все по-прежнему здесь. Сотни их. Смотрят. Ждут. Чтобы я сделал что-нибудь. Что-нибудь сказал. Перестал тонуть.

Я на полу, на коленях, колени вибрируют. Не могу не трястись. Мои карточки разбросаны. В беспорядке. Все в беспорядке. Глотаю слезы.

И тут замечаю у себя на груди галстук.

Провожу по нему пальцами. Чувствую, какой он тяжелый. Проникаюсь его силой.

Я должен закончить.

Ноги дрожат, тело содрогается, поднимаюсь и встаю. Это забирает все мои вновь обретенные силы и адреналин – встать на ноги. Подняться.

Карточки остаются на сцене. Они мне не нужны. Я рассказывал эту историю столько раз, что могу продекламировать ее во сне. Просто я должен открыть рот и заговорить .

Медленно поднимаю подбородок и наклоняюсь к микрофону.

– Я упал, – говорю я, и мой голос разносится по залу.

Выталкиваю из себя слова. Слово за словом.

– Я лежал… на земле…

Закрываю глаза. В любую секунду.

– Но видите ли, дело в том, что когда я поднял глаза, то увидел, что рядом Коннор.

Он всегда со мной. Каким-то образом. День за днем приходит ко мне, приходят мысли о нем. Ночные видения. Его имя на моей руке. Не имеет значения, что я делаю, куда иду, оно постоянно напоминает мне. О чем? О том, кто я есть. О том, кем могу быть. Кем должен быть.

Открываю глаза.

Это его подарок мне… Он дал мне знать, что я – не один. Что я что-то да значу.

И я действительно значу. Разве нет? И не только я.

– Что значимы все. Это подарок, который он оставил всем нам. И мне жаль…

Это худшая часть происходящего. Как несправедливо.

– И мне жаль, что мы не смогли дать ему того же.

Слова берут меня за душу. Впиваются в мозг. Отрезвляют.

Затем ужас возвращается. Понимание. Где я. Что я делаю. Что говорю. Что именно говорю.

Слышу эхо своего голоса в зале, стараюсь говорить своими словами, пытаюсь собраться. Но мой голос где-то далеко. Вокруг только тишина.

Я действительно все это сказал? Или мне просто почудилось?

Поднимаю глаза, меня ослепляет свет. Что я сделал?

Уйти. Сейчас же.

В полной панике поворачиваюсь и иду и не оглядываюсь.

Он отходит от микрофона и торопится прочь со сцены.

Все молчат. Что это было ?

И опять моя автоматическая реакция: это, должно быть, шутка. Надо мной издеваются. Но мое нутро считает иначе. То есть его история – выдуманная. Такого никогда с нами не случалось. Но дух, которым были пронизаны его слова, то, как он говорил, – в некотором странном смысле подлинны. Словно он действительно имел это в виду.

Последние несколько лет я не часто слышал одобрения в свой адрес. Даже получив случайный комплимент ( Коннор, ты такой артистичный, забавный, страстный ), я никогда не верил, что это всерьез. На фоне негатива хорошие слова терялись. Это зависело также от того, кто отпускал мне комплименты. Они мало значили, если я получал их от матери (она перебарщивала с этим), больше, если от отца (он недооценивал меня), и больше всего от…

В этом – вся хрень с этой речью. Она бы действительно значила что-то, если бы ее произнес мой подлинный друг. Это он должен был стоять на сцене и произносить такие слова. Потому что ему я действительно открывался. Ради него я рискнул всем.

Вокруг меня нарастает шум.

(И, как обычно, в итоге только навредил себе.)

Сначала слабый.

(Да какая разница?)

Шум становится сильнее.

(Значил ли я хоть что-то?)

До меня медленно доходит то, что я слышу. Похоже, это ответ.

Аплодисменты.

Даже с подушкой на лице и прижатой к ушам я все же слышу, как у меня на тумбочке вибрирует телефон. Он танцует так уже третий раз за утро. Я бы спрятал его в ящик с носками, если бы мог предположить, что кто-нибудь попытается связаться со мной сегодня. Ведь обычно никто этого не делает. А вряд ли в моей жизни было утро, когда мне так же сильно, как сегодня, хотелось бы полностью скрыться от мира.

Вселенная оказала мне небольшую милость, потому что вчерашнее собрание пришлось на пятницу, а это означает, что я не должен сегодня показываться в школе. Ужасные моменты собрания вспыхивают в моей памяти. Карточки, разлетевшиеся повсюду. То, как я упал на колени. Оглушающая тишина. Чего я не могу вспомнить, так это того, что я там наговорил.

Я даже не стал ждать, когда закончится собрание. Мысль о том, чтобы предстать перед людьми, особенно перед Мерфи, заставила меня спастись бегством. В слепой панике я ушел из школы и пропустил несколько последних уроков. Я не мог вынести мысли о том, что придется ехать домой на автобусе в окружении одноклассников, обсуждающих балаган, который предстал перед ними на сцене. Я знаю, это была не комедия, но некоторые части моего выступления оказались смешными. Имя Эван Хансен теперь будут использовать как синоним катастрофы, провала, непоправимой ошибки. Нет, спасибо.

Придя домой, я сразу же заполз под одеяло. Кроссовки оставил рядом с кроватью, на всякий случай развязав шнурки, – вдруг мне придется убегать посреди ночи. Вот уже несколько недель я ожидал, что случится самое плохое в моей жизни, полагая, что оно окажется чем-то неожиданным и не поддающимся контролю, и наконец это плохое настигло меня. Я вышел на сцену в галстуке Коннора и вступил в худшее, что могло произойти.

Мой телефон все еще вибрирует. Убираю подушку с лица. Это звонит Алана. Если бы я не был занят тем, что ненавидел себя, то ненавидел бы ее. Это была ее идея устроить собрание. Для начала она не должна была поддерживать «Проект Коннора». Ей следовало одернуть меня. Прости, Эван, но тебе необходимо немедленно оставить эту мысль. Такой человек, как ты, не имеет для осуществления ее достаточно сил и умений.

– Где ты был? – спрашивает Алана, когда я наконец беру телефон. – Ты не ответил ни на одно из моих писем и сообщений.