Джастин Пол - Дорогой Эван Хансен

– Думаю, мы с Аланой все сделали для того, чтобы начать собирать деньги. Но если я еще что придумаю, то дам тебе знать.

– Понял. – Джаред смотрит вниз на тротуар. – Эй, держу пари, Зо счастлива, что тебе сняли гипс.

– Да уж.

– У нее наверняка портилось настроение из-за того, что она постоянно видела имя брата на руке своего бойфренда, верно?

– Я не ее бойфренд. Сам толком не понимаю, какие у нас отношения. – Все время я гадал, кто мы друг другу, но у меня имелись лишь довольно невнятные догадки на этот счет.

– Можешь не слишком беспокоиться из-за Зо, братан, – говорит Джаред, вынимая из кармана ключи от машины. – Единственная вещь, по поводу которой тебе действительно стоит париться, так это сад для Коннора. Потому что если мы что и знаем о нем, так это то, что мальчик любил деревья. Или подожди, ты любишь деревья. Странно это, правда?

Я уже привык к его туповатому юмору, но последний выпад кажется мне грубее прежних. И я убеждаюсь в этом, когда вижу, что он спешит к своей машине без меня. Похоже, он не собирается подвозить меня до дома.

Выхожу из фитнес-центра и иду к автобусной остановке, стараясь не думать о том, что и как сказал Джаред, но мне это не удается. Через короткое время противная тяжесть возвращается, распространяется по всему телу, и мне становится трудно волочить ноги по тротуару.

А затем, находясь в таком вот состоянии, я ощущаю внезапный холодок в затылке – такое впечатление, будто за мной кто-то идет. Оглядываюсь и проверяю. Но вижу лишь пустую вечернюю дорогу.

Я следил за ним. Не мог ничего с собой поделать. Сначала из простого любопытства, а теперь – это нечто иное. Каким-то безумным образом я почти чувствую, будто мы с Эваном действительно были друзьями. О нашей с ним дружбе столько говорят, что я начинаю в нее верить. Кто знает? Может, в какой-нибудь альтернативной вселенной так оно и было.

Не то чтобы у меня был какой-то опыт в этой области. По правде говоря, я всю жизнь был один. До тех пор, пока не встретил Мигеля. Так его звали. Иногда просто М. Никогда Майком.

(Мне по-прежнему хочется видеть его, но я сдерживаю себя. Что толку снова проходить через такое?)

Когда мы были в десятом классе, то учились в Ганновере. В школе для мальчиков. Я думал, мне будет ненавистно такое положение дел, но на самом деле жизнь стала проще. (Я оцениваю мои отношения с девушками как нечто между «Очень неудовлетворительные» и «Затрудняюсь ответить».) Это стало началом моей новой жизни, столь необходимой. В обычной школе я не мог избавиться от предвзятого мнения о себе. В Ганновере же стал другим человеком. Незапятнанным.

И никто не мог заставить меня поверить в это так, как Мигель. В первую неделю учебы мы сидели вместе на уроках биологии. Я пробормотал какую-то дурацкую шутку про гены, и он неожиданно рассмеялся. Они казались нормальными, наши взаимоотношения. По крайней мере, именно так я всегда воспринимал их.

Он знал понемногу обо всем. Мог говорить о вещах, на которые я никогда не обращал внимания: о криптовалюте и щелочной диете. Цитировал людей, о которых я ничего не слышал: Нитцше и Дэвиса Седариса. Слушал исполнителей, которых я не знал: Perfume Genius и War on Drugs. Задавал вопросы, которые не приходили мне в голову: кто разрушил седьмой корпус ВТЦ одиннадцатого сентября? Переживут ли люди закисление океана? Где все птенцы голубей? Он мог подобрать дозу таблеток так, чтобы они уносили вверх, а не вниз.

Он сказал мне, что я – невинный. Что противоречило моему представлению о себе, но в душе я считал это правдой. Он увидел меня прежде, чем я увидел его.

Он оказался первым человеком из моих знакомых, кто открыто и гордо признавал себя геем. (Я же был кем-то промежуточным. Постоянно меняющимся. Думал и о девушках, и о парнях. И в то время только начал претворять свои мысли в действия.)

Мы немного тусовались в школе. А после школы становились дуэтом. Шли в центр города. Грелись в книжном магазине. Наблюдали за скейтбордистами в Центре Эрвина. Я ждал его у булочной, где он подрабатывал. Мы вместе относили непроданные багеты его кузине. Дело кончалось тем, что мы сидели на скамейке и крошили хлеб птицам, сожалея о том, сколько всего в мире тратится впустую. Иногда мы вели подобные разговоры в автобусе. А в другие вечера – на диване у него в гостиной. Его мама приходила домой и устраивала нам пир. Я уходил поздно, с полными животом и головой. (И сердцем тоже.)

А затем однажды во втором семестре он впал в панику. У него нашли травку. Впервые его уверенность дала сбой. Я постарался преуменьшить значение этого. Всего лишь немного травки. Что с того, что тебя выгонят. Ты будешь счастлив убраться восвояси.

Думаешь, мне легко было попасть сюда? Может, у тебя дело обстояло иначе?

Я начал думать о худшем. Что если его действительно исключат? С чем тогда останусь я? Что буду без него делать? А затем мне в голову пришло мгновенное решение.

Я пошел и сказал, что трава – моя, не зная, что последует за таким признанием. Я не обдумывал это, просто подчинился внутреннему импульсу. Мы все подписали одинаковые контракты со школой – никаких поблажек. Наказание: исключение. Мои родители пытались бороться за меня, но без толку. Мигель остался чистым, а меня направили в центр реабилитации – папа грозился осуществить это годом раньше. Но мама убедила его спровадить меня сначала в летний лагерь, а затем в Ганновер. Самое смешное, что тогда я только курил траву. Но мой «послужной список» не подтверждал этого. Мои шансы сошли на нет. (Ирония: в этом центре я приобрел новые дурные привычки.)

Пребывание в реабилитационном центре оказалось куда тяжелее, чем летний лагерь. Ребята, с которыми я там был, сидели на тяжелых наркотиках. Некоторые из них вовсе не были похожи на детей. Обветренная кожа, плохие зубы, невидящие глаза. Не люди, а почти что зомби. И обслуживающий персонал относился к ним соответственно. Относился к нам . Я к ним не принадлежал. Но вел себя так, будто был одним из них. Притворялся, что являюсь более заядлым наркоманом, чем был на самом деле. Просто чтобы вписаться. Выжить. Но меня постоянно била внутренняя дрожь. Я скучал по дому. (Впервые в жизни.)

После центра мы стали видеться реже. Разные школы. У него было плотное расписание, практика и организация «Международная амнистия». Кроме того, его мама не хотела, чтобы он общался со мной. (Я никогда не видел его папу и сомневаюсь, что он знал о моем существовании.) Но мы все же много переписывались. Я жаловался на государственную школу, на то, как ко мне там относятся. Люди узнают, что ты проходил реабилитацию, и начинают вести себя с тобой так, будто ты – нечто ядовитое. И ты сам начинаешь в это верить. Да пошли они, говорил Мигель. Просто и решительно. Да пошли они. Это помогало.