Олег Попцов - И власти плен...

— Да-да, — Сергей Петрович был рассеян, — это большое достоинство.

Дипломат принадлежал к тому типу людей, для которых присутствие собеседника имело значение второстепенное, дань чему-то привычному: идет разговор — значит, должен быть собеседник.

— Роскошный экземпляр. Взгляните на родословную. Предки по материнской линии проживают в Лондоне и Ливерпуле. Отец, подчеркиваю, отец — пятикратный победитель. Что вы сказали? Ах, ошибка? Если бы не ваша очаровательная жена, непросвещенность которой в собачьих проблемах попросту восхитительна, я бы обиделся. Друг мой, вы делаете покупку не на птичьем рынке. По сути, этот щенок уже продан. Я беру грех на душу, но… — Дипломат склонил голову. Несмотря на заметную тучность, сделал это легко, почти профессионально. — Надеюсь, мой грех будет прощен. Считайте, что мы с вами некоторым образом породнились. — Рыхлое тело дипломата вздрогнуло, заколыхалось, сотрясаемое накопившимся смехом. — Не сочтите за навязчивость. Мы, собаководы, странный народ. Так сказать, надзираем за потомством.

Сергей Петрович хотел было спросить, во сколько обойдется щенок, но тотчас почувствовал Наденькин каблук на своей ноге и спрашивать не стал.

— Ах что вы, — щебетала Наденька, — ваш совет, ваше внимание…

Дипломат кивнул, небрежным жестом смахнул деньги в ящик стола. Теплый комочек перекочевал из рук в руки. Сделка состоялась.

— Теперь самое главное, — дипломат назидательно погрозил пальцем, — питание.

Еще раз обсудили рацион.

Вернулись домой затемно, однако несколько телефонных звонков все-таки состоялось. Звонили знакомые, поздравляли с прибавлением семейства.

Его назвали Таффи. Конечно, была масса других имен, более благозвучных, понятных. Помешали предки. У породистых псов весь помет носит имена, начинающиеся на одну букву. Каждый предлагал что-то свое. Сергею Петровичу нравилось имя Тишка. Его подняли на смех, сказали, что Тишкой можно назвать кота, ежа, попугая, наконец, но не собаку.

— Тишка — медалист, — хмыкнул знакомый дипломат, и Сергей Петрович не услышал, а почувствовал, как он давится смехом: — И-ах! И-ах! Ха-ха!! — выплевывал дипломат, и его белое лицо заметно багровело при этом. — Вульгаризм! Жаргон! Вы обижаете его родословную. Вы только вслушайтесь: Тобби, Тальп, Тиль, Тибчер и вдруг Тишка. Какое-то проворовавшееся имя. И-ах. И-ах, ха-ха-ха. — Где-то внутри его грузного тела смех натыкался на кашель, сливался с ним, и утихающий звук встряхивал тишину.

В спорах и несогласии прошел целый месяц. Пес уже заметно прибавил в росте, был чрезвычайно смешон в своей неповортливости. Этакий курчавый колобок, который то и дело закатывается куда не нужно и оставляет там заметные следы.

Щенок отзывался на любой возглас. Он был еще слишком мал и глуп. Счастливое время, когда глупость равнозначна доброте и вызывает умиление окружающих.

Щенок крутился под ногами, не без труда постигая премудрость собственного имени. Он был необычайно смешон. Коротколапый, короткохвостый, с шерстью не то вьющейся, не то свалявшейся, но походил на бумазейного пса, попавшего под дождь: бумазея взлохматилась, окраска кое-где слиняла, однако озорство, нарисованное на морде, осталось.

Из всего окружения Таффи выделял хозяина, как если бы знал заранее, что его судьба в настоящем и будущем зависит от этого человека. Наденька обижалась и даже упрекала Сергея Петровича. Уж слишком заметной была привязанность пса.

Потом привыкла и даже посмеивалась над своим изгнанием из души Таффи. Преимущество подобного положения было очевидным, и Наденька сумела оценить его. Заботы о Таффи полностью легли на плечи Сергея Петровича. Нельзя сказать, чтобы Таффи не любил хозяйку. Он был послушен, беззлобен. Строгость хозяина не могла подавить живости и озорства. А ласковость хозяйки оставалась безответной, как если бы Наденька искупала перед псом долгую вину, а Таффи был злопамятен и прощать вины не хотел. И лай, которым он встречал обоих, был разным. Громкий, отрывистый — на возвращение Наденьки. Пес просто сидел на месте и лаял. Но стоило закрыться двери лифта за спиной Сергея Петровича, Таффи приходил в неописуемое возбуждение. Лифт еще поднимался в глухой шахте, а Таффи уже выскакивал в переднюю, вертелся перед дверью, бил по ней лапами, взвизгивал, будучи не в состоянии побороть собственное волнение.

Не всегда вечер выпадал свободным. И хотя Сергей Петрович остепенился (каламбур преуспевающего соседа) и заработок стал достаточно внушительным, гости шли косяком, и среди них непременно находился бездельник, который зарабатывал больше. И все-таки это был уже заработок. «Сколько? — спросил однажды сосед-жизнелюб и, услышав ответ, оттопырив нижнюю губу, подытожил: — Это сумма!»

Однако сосед соседу рознь. Алогизм бытия. Сергей Петрович брал работу на дом. Рассуждал незатейливо. «Сто рублей тоже деньги». А когда Сергей Петрович угадывал в Наденькиных глазах осуждение, то непременно тушевался, не мог понять причины, что, собственно, ей не нравится — что он в отличие от соседа жизнелюба, берет работу на дом или то, что этой работы он берет слишком мало? Впрочем, как всякая работа, работа, взятая на дом, требовала времени. В такие вечера пес полностью попадал во власть хозяйки. Пробовал протестовать, однако собачий бунт оставался без ответа. И как маленькая уступка собачьему самолюбию, псу разрешалось зайти в кабинет и растянуться на диване прямо напротив хозяина. Притягательная сила демократизма — к нему неравнодушны даже собаки.

Наденька не намерена была делить собачью привязанность пополам, понимала всю бесполезность подобной затеи. Был выбран иной путь мыслей и поступков. Отношения с собакой обрели характер действовать вопреки.

Безудержный, бесхребетной ласковости, в которой погряз Сергей Петрович, Наденька (так, по крайней мере, считала она) противопоставит строгость и еще раз строгость.

Непослушание каралось изощренно: на Таффи надевали намордник и не снимали его в течение всей прогулки.

В хозяйке пробудилось пристрастие к дрессировке. Команды подхлестывали Таффи:

— Взять! Фас! Назад! Ко мне! Сидеть! Ищи! Фу!..

Выкрики настигали Таффи повсюду, не оставляя ему минуты покоя. Несообразительность истолковывалась как непослушание, а непослушание не должно оставаться безнаказанным. Полтора часа такой прогулки выматывали Таффи до крайности, и возвращение домой, откуда он вылетал опрометью, казалось теперь счастливым избавлением.

Хозяйка могла бы поиграть с ним, как это делал Сергей Петрович. Возможно, она не знает их игры? Таффи готов показать. Вот он подпрыгнул, выхватил поводок из ее рук и сломя голову понесся по пустырю. Что в таких случаях делал хозяин? Гнался за Таффи? Ничего подобного. В этом весь секрет игры. Хозяин только делал вид, что гонится, добегал до первого дерева и прятался за него. Таффи сразу соображал: хозяину нравится теряться, и он хочет, чтобы Таффи нашел его. Найти хозяина для Таффи — сущий пустяк. Надо только хорошенечко принюхаться к воздуху, поймать запах хозяина и не спеша бежать за ним. Но Таффи этого делать не станет. Он побежит совсем в другую сторону, к двум темным домам, таким таинственным, если смотреть на них издалека.