Олег Попцов - И власти плен...

Это она, Алла, нашла Зубарева и его сестру.

— Когда вы приедете?

Зубарев вздрогнул. Он уже настроился на эту неудержимую словоохотливость. Вопрос показался ему внезапным и очень незащищенным. Он все понял. И куда она так спешила, и про его портрет, и про 113 авторов воспоминаний, и про его книги, вырезки из газет и журналов…

Теперь вот она оставляла его наедине с услышанным, предлагая ему, адресуясь ко всему сказанному, ответить «да» или «нет». Ее слова должны ей сослужить службу, считала она. Возможно, что-то и приврала.

Так ли уж все знают, что он в соседней области? А если и знают? Срочные дела могут быть везде: в Москве, на Украине и в соседней области. Это даже правдоподобнее. Что тут осталось — рукой подать, и не доехал. Это если из Москвы не вылетел, всякий может сказать: «Зазнался. Зачерствел». Ну а слова о занятости — кто их не говорит. Обесцениваем слова, выхолащиваем. А тут другое — был рядом и не доехал. Значит, и в самом деле — обстоятельства.

Необременительно и скоротечно складывалась ложь. Она повторила свой вопрос: «Когда вы приедете?»

Зубарев облизал высохшие губы. Время говорить о занятости, о сверхсрочных делах на заводе было упущено. Теперь во всяких, даже правдивых, словах будет выискиваться неправда. А потому слов должно быть как можно меньше.

— Вот завтра и приеду, — сказал он.

Она молчала не более пяти секунд.

— Точно приедете? Не обманете?

Легкость, с которой она допускала ложь с его стороны, поразила Зубарева. Эта девочка года на четыре моложе его дочери.

— Отчего ты решила, что я могу обмануть?

Ее смущение было недолгим:

— Я вам два письма написала, а вы не ответили. И сестра ваша не ответила.

— Что же ты так легко людей судишь? Мало ли кто смолчал, задержался с ответом. Неужто все обманщики?

— Не все, — ответил голос упрямо.

И он понял, что разделение на «не всех» и «остальных» у этой девочки очень определенное.

— Давай-ка, Алла, спать. Тебе до дому далеко идти?

— Дом за рекой. У сестры сейчас дежурство кончится, и мы вместе пойдем.

«Все правильно, — подумал Зубарев, — река там была».

— Значит, завтра приедете?

— Завтра, завтра, — повторил Зубарев. — Ну будь здорова, Алла.

Девочка не вешала трубку. Ему подумалось, что он может точно угадать ту, последнюю фразу, которую ей не терпится произнести. Она себя очень сдерживает, понимает, что эту фразу говорить не следует, хотя по ее уже полувзрослому разумению эта фраза была бы кстати. «Дайте честное слово, что приедете».

Зубарев откашлялся. Девочка продолжала молчать.

— Ну, хочешь, дам честное слово?! — сказал Зубарев в шелестящую пустоту. — Алло, ты меня слышишь?

Молчание было непривычно долгим. Их разъединили.

Поезд в Красный Бор приходил в шестнадцать с минутами. В лучах заходящего солнца окна домов вспыхивали огненно-красным светом, да так ярко и тревожно, что человеку, непривычному до этого зрелища, пожар показался бы настоящим. Морозу добавилось изрядно. Дым из печных труб застыл в неподвижном воздухе и был похож на лепное изваяние. Безветренно, мглисто. И облака пара вокруг раскрытых автобусных дверей, вокруг людей и лошадей.

Он так и стоял, прижав к ушам руки, ругал себя за неосмотрительность, за пижонство. Шапка хотя и была зимней, но ушей не закрывала, что по нынешней погоде оказалось большим неудобством. В Барнауле ему нашли другую шапку. И, как он теперь понял, уши привыкли к теплу и сейчас нещадно мерзли.

Его должны были встречать. А пока он стоял на пристанционной площади около своего чемодана, слегка пританцовывая на месте. На таком морозе ногам тоже несдобровать.

Из общего скопления машин вырулил «газик», сделал лихой разворот по площади и двинулся прямо на Зубарева. Прихваченные тормозами колеса скользили по накатанному снегу.

Встретивший его человек назвался Петром Аркадьевичем. Был он говорлив. Всю дорогу, пока они ехали, не умолкая, рассказывал и о селе, и о техникуме. Сам он в этом техникуме директорствовал. Сказал, что родом из мест других, но помыкался, постранствовал и осел здесь. И теперь ему очень нравится считать себя сибиряком. В техникуме он никаких дисциплин не ведет. С него хватит директорства. На каждый день перечень забот: достать, пробить, согласовать, отругать. А совещания! Боже ж ты мой! Исполком, роно, комиссия по несовершеннолетним. А где время, все из тех же суток? Нет, он предметов не ведет.

Про музей сказал как-то невнятно. Есть музей, есть. Правда, им от этого музея одни хлопоты. Протопить, убрать. Нет, он не против. Святое дело. Святое дело.

Справедливости мало. Был сарай — стал музей. Воскресники, субботники. Каждый преподаватель по двадцать часов отработал. А дети — они как муравьи. Как муравьи. А теперь что — вся слава району. Будто Шалина и не существует. Я им говорю: «Дом всем миром построить можно. А убирать дом хозяин должен. Ставку дать не можете, дайте полставки». — «Нет, — говорят. — Ты, Шалин, государственную политику не понимаешь. Экономика должна быть экономной. Но мы тоже люди не формальные, не бесчувственные. Ценим твое беспокойство. Был просто музей при техникуме. А теперь бери рангом выше — народный музей. Вот, — говорят, — получай аттестацию. И чтоб работал каждый день».

Хорошее кино. Каждый день. Ему что, он ленточку разрезал, на открытии сфотографировался. И забыл. А почему забыл? Потому что Шалин есть. Бескорыстный человек. Не за награды работает. Энтузиазм человека — это капитал нации, его беречь надо. Правильно я говорю? А что такое беречь, беречь — сиречь стимулировать. У Владимира Ильича Ленина на этот счет очень точно сказано, энтузиазм время от времени надо подогревать. Нас политграмоте учить не надо. Вот вас, например, спроси: о чем вы будете писать, коли приехали? Непременно о районе или хозяйстве каком. Вы человек известный, вам масштаб нужен. Я понимаю, понимаю. Подумаешь, техникум, какой-то там Шалин. Только я вам так скажу. Если человека вечно в очередь ставить, он и шаг вперед делать разучится. Получается что? Энтузиазм не ценим. Человека вспомнить — все равно что отблагодарить. Святое дело, святое дело…

Зубарев больше молчал. Воздух в машине достаточно разогрелся. Снег искрился в свете фар. От всего этого веяло приметным дорожным уютом.

Все гости жили в одной гостинице. Впрочем, это уточнение можно опустить. Другой гостиницы в Красном Бору не существовало. Наивные надежды на спокойный вечер скоро развеялись. Он не успел еще устроиться, как в дверь постучали. Румяный молодой человек сказал, что он из исполкома и что приехал за Зубаревым. Его ждут. На вопрос, какая в нем надобность, исполкомовский гонец в некотором смущении помял папку, показывая тем самым, что ему неловко отвечать на этот вопрос, и смущение его совсем не от растерянности, а скорее от недогадливости гостя, и что он наверняка не первый раз выполняет подобные поручения, и никто такого нелепого вопроса ему не задавал.