Олег Попцов - И власти плен...

Это было первое прозрение Метельникова относительно извечного и тайного — личной жизни. После этого объяснения с женой прошло уже лет девять или десять. Ничего не изменилось; всей силы извержения хватило лишь на словесный бунт. Он еще какое-то время ждал последствий. Просыпался внезапно среди ночи, прислушивался к себе, к дыханию жены, убеждал себя, что дыхание стало иным, порывистым, нервным, однако скоро засыпал, так и не поняв толком, действительно ли что-то изменилось или он настраивает себя, пытается разглядеть несуществующее. Утром, всматриваясь в лицо Лиды, он старался найти подтверждение своим подозрениям. Ничего настораживающего: благополучное, спокойное лицо с капризными складками вокруг рта. Лицо женщины, не знающей лишних забот. Ничего не изменилось. Они не поссорились, нет. Просто отныне каждый в своем житейском приходе проповедовал свою веру, уже не помышляя о единении. И дочь знала: мать несчастлива своей устроенной, налаженной жизнью, она устала любить отца. Ну, а отец человек деловой, он вечно в недрах этого самого дела. Личная жизнь, по отцу, не только сложение, но и вычитание. А сын тем более жил своей отдельной незамутненной жизнью, родители в ней числились как некий объем социальных накоплений, которым всегда можно воспользоваться. Он осуждал их вообще, не разделяя, не задумываясь, кого осуждает больше.

Четыре командировочных дня показались изнурительными. Открыл дверь своего кабинета и почувствовал облегчение — вернулся. Бегло просмотрел скопившиеся бумаги. Посчитал, что вчитываться необязательно, эту работу он оставит на вечер. Устроился в кресле удобнее и, как ему показалось, слился с тишиной.

Что-то изменилось, подумал Метельников. Огляделся, проверил себя. Кабинет, стол, стулья — все как прежде. Откуда это ощущение перемен? Ему хочется двигаться, оказаться среди людей, улыбаться, шутить, выглядеть уверенным и даже дерзким. Уже все знают, переговариваются, перезваниваются: Метельников приехал. И вздох облегчения, он чувствует, докатывается до него. Хорошо жить.

Среди бумаг он не обнаружил приказа о назначении Разумовской. Мимолетная тревога уколола душу и улетучилась: приказ подписан, его отдали на оформление. Перелистал календарь. Что на сегодня? День приговорен: главк, министерство, Станкоэкспорт. Для каждого ведомства своя папка. Чему-то он их все-таки научил. Перелистал бумаги. Свои прошлогодние возражения переложил наверх. Он знает, в главке раздражены его упрямством, ему так и скажут: «Уже слышали, вы нас предупреждали. Напрасно упорствуете, никто вам не позволит работать на уровне позапрошлого года, должно быть превышение». «Должно быть…» У них все двери открываются одним ключом — «должно быть». Он обязан сломать это убеждение, иначе миф о превышении двинется дальше. С Голутвиным шутки плохи: обвинит в пораженчестве. Нельзя ему ссориться с Голутвиным. В министерских кабинетах они должны быть союзниками. Он откликнулся, сделал невозможное: почти освоил производство морозильных камер. Не основное производство, скажут ему. Он сам объехал заказчиков, строительство выполнено на тридцать процентов. Техника будет валяться, ее негде хранить — он привез фотографии. У него появляется возможность маневра. Людьми и техникой. Сейчас он не может сказать всего — сразу же начнутся расспросы, комиссии. Увольте. Принципиально новая модель. О ее существовании никто не подозревает. Он не оговорился, она существует: три месяца уже идут испытания по всем правилам, по всем параметрам, во всех режимах. Модель вне конкуренции. Еще тогда, когда американцы отказали в поставках, ему предложили сделать копию «американца». Он сделал. Заказчики метались по Европе. Уламывали французов, западных немцев. Тогда, именно тогда он собрал команду и предложил идею. Что главк? Научились кукарекать, а будет рассвет, не будет — это уже не по их ведомству. Ему надо завершить реконструкцию двух цехов. Он сможет поставить модель на поток в считанные месяцы. И тогда он вернет Голутвину застарелый долг.

Руководить — значит предвидеть. Это хрестоматия, курс для бригадиров. У этой формулы не два центра тяжести, а один, уважаемый Павел Андреевич: п р е д в и д е т ь. Он нуждается в расшифровке. Что такое «предвидеть»? Досконально знать свои возможности и конъюнктуру возможностей. Вот так. Но об этом потом как-нибудь.

Он уже в коридоре, ускоряет шаги, на ходу приветствует кого-то, отмахивается от подписей.

— Без меня. Без меня. Проводи, объяснишь по дороге. Садись в машину. Пока едем, расскажешь суть. Ты понял, суть? Эмоции остались в твоем и моем кабинетах. Пять минут говоришь ты, три минуты я. До министерства десять минут езды. Две минуты на паузы. Вдох, выдох. Поехали. Вернусь к четырем. Позвоните в Станкоэкспорт. Вторая половина дня у меня занята. — И уже себе, не вслух, а мысленно: «Я должен быть спокоен».

Освободился в начале шестого. Вылетел из главка под дождь. Зонт оставил на работе. Поднял «дипломат» над головой и побежал к машине. Колет в правом боку, в подреберье. Похоже на желчный пузырь. Еще и затылок ломит. К перемене погоды. Не поймешь, последний дождь или первый снег. Водитель включил обогрев, стекла запотели. Пахнет сырой одеждой.

— На завод?

Радоваться или расстраиваться? Уломал, доказал, убедил. А дальше? А дальше как карта ляжет. Заказчиков мы обеспечиваем. План по номенклатуре? Скорректируйте номенклатуру — будет план. Нет, не годится. Заказчики не возражают, им бы со строительством помочь, иначе омертвление капитала. Вот расчеты. Машины, поставленные в прошлом году, стоят под открытым небом. Не твоя забота, скажут, ты за свою программу отвечай. Зачем тебе люди? Если снимаем пять наименований, то… С кем согласовано, кто подписал? Ах, заместитель? Нет, дорогой, нас голыми руками не возьмешь. Полное обоснование и подпись начальника главка. Вот и угадай, с какого козыря ходить. Может, и не повезло?

Он не может уехать домой, не заглянув на завод. Это как болезнь. Люди уже расходятся. Кто-то дает понять, что готов вернуться, надо бы решить одно дело. Похвальное усердие, но не сейчас. Не останавливаясь, бросает: «До завтра терпит?» — «Терпит». — «Перенесем на завтра».

Часы бьют внушительно. Секретарша изображает усталость. Массирует руки. Перечень звонков, просьб, запросов. Всего четырнадцать позиций. Нужен Метельников, приглашают, просят, вызывают, разыскивают.

Поставим знак плюс. Мы нарасхват, нас не забывают.

Взглянул на секретаршу. Сколько ей? Года двадцать два, почти ровесница его дочери. Делает вид, что думает о своем, однако косит глазом, разглядывает его. Ну, давай, давай. Приосанимся, голову выше, подтяжечки на себя чуть-чуть — вот так. Стрелки брюк можно сверять по отвесу. Галстучек слегка влево. Ну, как мы смотримся? Глухо. Нет игривости во взоре, тайны нет. Не та молодежь пошла, не та. У нее на языке одно: «Я вам больше не нужна, Антон Витальевич?» Убавим бравость в голосе, подыграем молодому поколению.