Владислав Погадаев - Линия жизни

Кроме того, на момент происшествия Васькина подруга – в отличие от него – была совершеннолетней, и, если на то пошло, то согласно Уголовному Кодексу, именно ей светила статья 119 УК РСФСР за половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости.

Не из-за вероятности ли такого поворота в развитии событий она и слиняла из города, ожидая, когда закончится суд?

Недавно мне стало известно, что Ольга Покрасс сразу после нашего ареста разговаривала с потерпевшей: «У тебя с ним (Валькой) что-то было?» Потерпевшая ответила: «Нет. Ничего не было».

Сегодня, взглянув на ситуацию со стороны, я понимаю: осуждения заслуживал только я. И совсем по другой статье!

После объявления приговора нас снова доставили в КПЗ. А через некоторое время сюда же привезли Монгола – тоже после суда. Его прибытие сопровождалось радостными криками: «Ребята, будем жи-и-ить!!!» Пересекаясь с нами на этапах и в КПЗ во время суда, Монгол рассказывал о том, чем отличаются существующие сейчас в лагерях режимы, и однажды в разговоре со мной сказал: «Владик, если снова дадут особый, я жить не буду: вскрою вены или повешусь. Ты не представляешь, что это за режим… Мне просто не выдержать, а мучить себя весь срок я просто не смогу».

Дали ему пять лет строгого режима. За кражу велосипеда!!!

И то благодаря тому, что он сумел посеять в душе судьи сомнение в своей виновности. В последнем слове Монгол сделал акцент на том, что замок сарайки, где стоял похищенный якобы им велосипед, был сломан, в то время как при всех совершённых им ранее кражах замки оказывались целыми и аккуратно вскрытыми. «Гражданин судья, дайте мне десять замков, и я все их без ключа открою, – сказал он. – Зачем мне ломать замок, если быстрее и проще его вскрыть? Да и замком эту висячку назвать трудно: гвоздь, две минуты – и готово».

В разговорах с нами Монгол грешил на вора по кличке Башмак, но на следствии и суде по понятным причинам назвать его не мог. В тот злополучный день они вместе пили водку, а потом Башмак куда-то исчез. Вот так и огрёб Монгол пять лет строгого режима за – страшно подумать – велосипед!!! По пятнадцать рублей за год жизни!!! И то благодаря сомнениям судьи в виновности подсудимого, а иначе дали бы ещё больше.

Через день сформировали этап на Свердловск, где нам и предстояло ожидать отправки по зонам, а перед отправкой дали свидание. Я снова увидел свою бабулю, которая все эти месяцы курсировала между Серовом и Свердловском, надеясь получить свидание. Ну, вот, наконец получила. Она ещё больше похудела, но держалась молодцом – только немного всплакнула – и всё пыталась убедить меня, что всячески будет добиваться моего освобождения.

На следующий день нас повезли в Свердловск. При расставании Монгол напутствовал меня: «Владик, в жизни никогда не делай двух вещей: не играй в стиры (карты и вообще азартные игры) и не колись. Если я в третий раз сяду на иглу – жить не буду». Я крепко вбил это себе в голову, как когда-то разговор с отцом о куреве, и думал, что меня эта зараза никогда не коснётся…

Как я ошибался! Коснулось! И то, и другое! Только не меня, а моих детей. Но это случилось гораздо позже…

По возвращении в СИЗО нас троих поместили в камеру для осуждённых. Камера располагалась на третьем этаже другого здания и была узкой, как коридор. Вдоль длинной стены тянулись двухъярусные нары. Такие же были и с торцевой стены. Шконки оказались полностью забиты осуждёнными, ожидающими отправки в лагеря. Народ всё время менялся: одни уходили на этап, другие приходили на их место, получив свои срока.

Постепенно мы втроём – за время следствия и суда Вася уже стал совершеннолетним, а потому содержался вместе с нами – заняли места на верхнем ярусе у окна, закрытого железными жалюзи. Стоял разгар лета, в камере совершенно нечем было дышать. Народу было так много, что люди лежали вповалку друг к другу, а иногда и на полу, когда мест на нарах уже не хватало. На ночь дверь в коридор открывали, оставляя только решётку, чтоб обеспечить хоть небольшой приток воздуха, иначе спать было бы просто невозможно.

После отбоя выключался свет, оставалась гореть только одна лампочка над дверью. Переговариваться и даже перешёптываться категорически запрещалось.

Однажды ночью кто-то из зэков этот порядок нарушил. Вертухай, дежуривший в коридоре, был, видимо, из породы садистов: не говоря ни слова, он захлопнул дверь камеры. Буквально через двадцать минут дышать стало абсолютно нечем, тело покрылось липким потом. Заключённые начали кричать: «Откройте дверь!» Так продолжалось примерно полчаса: мы задыхались, но орали…

Внезапно дверь распахнулась, в помещение ворвались четыре здоровенных амбала и начали за ноги – как дрова – сбрасывать заключённых на пол и выкидывать из камеры. А в коридоре и на лестницах вплоть до первого этажа в две шеренги стояли охранники, которые с кулака на кулак гнали людей вниз по лестнице – туда, где располагались боксы для временного размещения вновь прибывших. В них и закидывали провинившихся: заполняли один бокс, тут же открывали другой – и туда забивали очередную партию. Бить старались так, чтобы не оставлять следов, но иногда кое-кто получал для ускорения и сапогом пониже спины. Мы, конечно, защищались, как могли – локтями, руками – навыки бокса всё-таки помогали. Но, тем не менее, без синяков и повреждений не обошлось. А кому-то отбили копчик, печень, почки.

Рано утром нас возвратили в камеру. После ночи, проведённой на ногах, люди валились на нары и тут же засыпали. Во второй половине дня пришёл прокурор по надзору, но мы уже были научены, поэтому жалоб на условия содержания не последовало…

Тем не менее, спустя непродолжительное время всех нас полным составом перевели в другую – шестьдесят третью – камеру в связи с начавшимся плановым ремонтом помещений.

Мы с друзьями выжидали, когда пройдёт кассационное заседание по делу, после которого нас раскидают по зонам.

Первого августа я получил передачу – постаралась бабуля – ведь на следующий день был мой девятнадцатый день рождения! Утром, перед завтраком, раздербанили посылку. Только приступили к трапезе, как открылась кормушка, и вертухай выкрикнул: « Погадаев, с вещами на выход».

Быстро скидав свои нехитрые пожитки в сидор, я попрощался со всеми. Следующая встреча с друзьями могла состояться не раньше, чем через четыре года и три месяца, если, конечно, не произойдёт ничего экстраординарного.

Пройдя по двору тюрьмы вдоль какого-то забора, я упёрся в калитку, которая тут же открылась – таким нехитрым способом я оказался в рабочей зоне ИТК-2 или, иначе, «Двойки».