Владислав Погадаев - Линия жизни

Естественно, ни о каком начислении процентов по вкладу речи не шло – сиди хоть десять лет. В СССР проценты по вкладам в государственный банк распределялись следующим образом: срочный вклад зарабатывал три процента, простой – два. Нельзя сравнивать эти цифры с сегодняшними: В СССР инфляция была скрытой, а это значит, что формально деньги прирастали. Возможно, какие-то проценты на средства заключённых и начислялись, но шли они в другое место.

Но самым несправедливым и неразумным было установление «потолка» оплаты труда. Существовало даже негласное распоряжение: закрывать наряды не свыше определённых сумм. Это, конечно, сдерживало производительность труда. Вот эту несправедливость я и просил устранить, и встретил полное понимание.

В ответ на этот жест доброй воли поделился с Борисом кое-какими соображениями: я знал некоторые резервы цеха, и как их можно использовать. Ещё до прихода Бриксмана Лёва Петров, назначенный на должность технолога, указал нам на некоторые из них.

Прежде всего, это некондиционные, бракованные таблетки, из которых априори не могли получиться качественные изделия. Такую таблетку можно было переработать обратно в порошок и таблетировать снова.

Кроме того, ознакомившись со специальной литературой, я понял, что отходы, образующиеся при прессовании деталей, тоже можно перемалывать и добавлять в таблетировочный порошок в соотношении один к десяти. Но для этого необходима была мельница. Две такие мельницы были изготовлены, вот только никто не торопился их внедрять: хлопот много, а заинтересованности никакой. Проще все отходы сгрести да выкинуть. Обо всём этом я и сказал Бриксману.

Первые же месяцы работы показали, что положение выровнялось, хотя эффект был не столь велик, как мы ожидали. Перерасхода материала теперь не стало, часть отходов производства перерабатывалась снова в порошок, вес таблеток при таблетировании проверялся более тщательно, нормы естественных потерь учитывались скрупулёзно, а вот экономия была незначительной – меньше, чем мы рассчитывали.

Так в чём же дело?

Пришла новая партия порошка. Обычно она сразу размещалась на наш склад, а оставшаяся часть – на центральный склад колонии. Я понимал, что собака зарыта где-то здесь и перевесил на своих весах всю принимаемую партию. И обнаружил приличный недовес: оказалось, что в мешках не двадцать пять килограмм, как должно быть. Стали перевешивать каждый мешок, и выяснилось, что в каких-то – порошка меньше, а в каких-то – больше нормы.

Тут же побежал на центральный склад и попросил кладовщика Сашу Теньковского перевесить всю поступившую партию. Поначалу понимания не встретил. Действительно, сотни мешков – несколько тонн груза. Тогда я предупредил кладовщика, что отныне принимать груз с центрального склада буду только по весу, и если у него возникнет недостача, то ему и отвечать. Это принесло свои плоды – Саша сдался. Перевесили все мешки. Администрация вызвала представителя поставщика, и вопрос навсегда был снят с повестки.

У нас же кривая экономии порошка резко пошла вверх, это было подано, как результат внедрения рационализаторского предложения по вторичному использованию отходов производства, и зарплата моей бригады тоже начала расти. Эта тяжёлая и вредная работа и раньше оплачивалась неплохо, теперь же мы стали получать очень хорошие деньги, и желающих попасть к нам в бригаду было – хоть отбавляй. Боря оказался человеком благодарным, и я был на высоте.

Два года спустя, когда я уже работал в Октябрьском троллейбусном депо, мой бригадир Миша Прокопьев после свидания с сыном, который отбывал наказание в ИТУ№2, со смехом рассказывал: «Владька, ты уж два года как работаешь у меня в бригаде, а твой портрет всё ещё висит там на доске почёта».

Шли годы, я получал письма, пусть и редкие, от своих друзей и частые – от бабушки. Игорь Бобров боролся за моё освобождение, но пока безуспешно. Заканчивался шестьдесят шестой год, впереди маячил год пятидесятилетия Великой Октябрьской Революции. Все были полны надежд на большую амнистию, жили этими ожиданиями. Жил ими и я, но когда в октябре шестьдесят седьмого было опубликовано постановление правительства, понял: мне и моим друзьям ничего не светит…

Оставалась одна надежда – на завод, на Игоря Боброва.

В конце декабря, перед Новым Годом мне дали свидание. Я ожидал увидеть, конечно, только бабушку, но когда меня привели в комнату для личных свиданий – обалдел: кроме бабули приехали отец и брат Валерка, который, увидев меня, сразу заплакал. Он только что выбил себе глаз.

Произошло это так. Ещё учась в школе, я делал поджиги, такие самодельные пистолеты. В деревянную форму закладывал трубку-ствол и заливал свинцом, который добывал из старых аккумуляторов. В своё время производство поджигов было поставлено мною на поток, я вооружил ими многих своих сверстников. Порох можно было достать в заготконторе, обменяв на макулатуру, металлолом и многое другое. Ну, вот и палили мы из них, играя в войнушку.

Один такой, спрятанный мною в чулане, и отыскали Толька с Валеркой. Правда, воспользоваться не смогли: сломали во время драки. Но идея зацепила, и Толик самостоятельно изготовил самопал. Оружие требовалось срочно испытать в деле, и братья отправились в лес. Как уж они его зарядили и чем – не знаю, но при выстреле самопал разорвало, и осколок попал Валерке прямо в глаз…

Схватив плачущего брата на руки, я обнял его, крепко прижав к себе, а затем несколько раз подбросил на руках. Валерка переживал, что теперь не сможет заниматься боксом, а в то время, зная о моих победах, многие пацаны на Платине хотели заниматься этим видом спорта. Успокаивая Валерку, я начал переориентировать его на лёгкую атлетику, рассказал про свои два забега в Серове и, кажется, убедил. По крайней мере, свои юные годы он связал именно с этим видом спорта и достиг в нём неплохих результатов: олимпийцем не стал, но за сборную Свердловска выступал постоянно.

Личное свидание хорошо тем, что целые сутки ты находишься среди родных. Некоторым женатым дают даже двое суток, но я женат не был. У нас с бабушкой сложился свой ритуал этих встреч: стряпали пельмени и пили чай с конфетами «Белочка», которых она привозила целый килограмм. Правда, после таких застолий я дня три не мог нормально есть: болел живот, и мучила ужасная отрыжка тухлыми яйцами. Тем не менее, отказать себе в соблазне я не мог.

Всё шло по плану и в этот раз. После ужина бабуля и Валерка оставили нас с отцом поговорить. Он рассказал мне о своей жизни на Платине, о работе, а в заключение сказал: «Владик, мне кажется, мы больше не увидимся – я просто это чувствую. Здоровье у меня стало совсем плохое – мне не дожить до твоего освобождения». Я, конечно, с ним не соглашался: зная про его разгульную жизнь, просто посоветовал поуменьшить питиё своё, и тогда мы обязательно встретимся на свободе.