Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Золушка попыталась мне объяснить, кто такая бабка Иоана. Я же пошел ей навстречу: взяв мальчика за руку, притянул его к себе и очень серьезно спросил:

— Расскажи, Михэицэ, красиво там, где ты побывал?

— Ну конечно, — улыбаясь, ответил ребенок. — Я заплатил хозяину сколько положено и путешествовал на коне. Там все очень красиво.

— Да, да, ты прав, — спокойно подтвердил я. — Добраться в края сказочных добрых молодцев можно и до того, как соберется народ, и вовсе не обязательно, чтобы карусель вертелась. В конце концов, у хозяина карусели только деревянные лошадки, а ты мчался на настоящем коне.

— Правда, дедушка! — радостно подтвердил ребенок. — А вот когда я странствовал, то очень жалел, что не взял с собой маму.

Прижимая к себе мальчика правой рукой, я взял левой за руку племянницу.

— Смэрэндица, — сказал я ей серьезно, — речистые и спортивные дети, всезнающие умники никогда не найдут волшебной шапки из «Тысячи и одной ночи». Твой сын нашел ее.

— А тебе, родной, — взволнованно добавил я, кладя руку на голову Михэицэ, — дано мечтать, значит изредка ты будешь счастлив.

Золушка нагнулась к своему мальчику и молча поцеловала его задумчивые глаза.

Перевод с румынского А. Садецкого.

Сугробы — как дома́. Снег кончился, а солнца все нет. Дома мы, собравшись в кучку, торчим у печки, пока не надоест. Сидим, сидим… Прямо осточертело! Потом натягиваем на себя лохмотья и выходим понемножку на улицу. Переминаемся с ноги на ногу, даже бегаем. Когда бегаем, согреваемся. Везде протоптали дорожки. Так проходит время. Иногда вечером зайдет сторож из примэрии, постучит палкой в калитку. Собаки яростно бросаются на него.

— Эй, кто там?

— Я, дядя Тудор, я, Джянтэ.

— Чего тебе?

— Запрягай-ка лошадей, надо тут одного купца-грека отвезти в Балта-Сэратэ.

— Сейчас, ночью?

— Сейчас. Купец больно торопится.

— Ладно, скажи, иду!..

Отец рад. Он сможет заработать целый лей, круглый серебряный лей. В темноте он запрягает лошадей. Напяливает на себя все, что есть теплого. Уходит. На дворе темная ночь. Слышно, как трогаются сани, как звенят колокольцы.

Балта-Сэратэ далеко, наверху, в верховьях Кэлмэцуя. Купца надо отвезти туда. В городе на Дунае купцов много, — они скупщики зерна и кукурузы. Они шатаются по деревням и зимой и летом, не знают покоя и вечно скупают хлеб у богачей. Отец всех их знает, знает, как каждого зовут, знает, кто чего стоит. Они каждый раз посылают сторожа за отцом. И он идет. Возит их в санях, в телеге, смотря по погоде. От этих поездок ему кое-что да перепадает.

Купцы жадные. Деньги недешево даются.

— Мама, а сейчас волки в поле есть?

— Есть.

— Они отца не съедят?

— Нет, не съедят!

— И купца не съедят?

— И купца не съедят…

— Жалко. Хорошо бы они его съели!

Я засыпаю. Мне снится поле, я вижу снег. Вижу отцовы сани. Волки, с горящими глазами, выходят из темноты и бросаются на них. Отец вытаскивает пистолет и стреляет. Волки пугаются и убегают. Потом один возвращается, встает на задние лапы и говорит человечьим голосом:

— Тудор, дай мне съесть купца.

— А!.. Ты купца хочешь съесть? Господина Куркумелиса?

— Да, хочу. Господина Куркумелиса.

А господин Куркумелис, закутанный в свою выдровую шубу, дрожит в санях. Стучит зубами от страха.

— Не отдавай меня, Тудор… Мне надо в Балта-Сэратэ. Мне надо купить пшеницы. Мне торговать нужно.

— Не отдам тебя, шуба, не отдам.

Волк протягивает лапу.

— Дай хоть половину, дружище. Дай, для моих волчат.

— Ну, раз для волчат, бери, пожалуй! Отхвати у него со спины малость.

Господин Куркумелис толстый. Он вылезает из саней. Поворачивается к волку спиной.

— Пожалуйста, волк, угощайся. Но будь милосерд…

И добрый волк куснул два раза купца, а затем убежал. Купец плачет. Садится в сани.

— Ну, Тудор, гони лошадей, а то, если мы еще волков встретим, ты привезешь в Балта-Сэратэ один кошелек…

Во сне я смеюсь над бедой купца. Потом сон путается, и я вдруг вижу, что играю с волчатами. Я тяну их за уши, а они меня легонько ударяют лапами по лицу. Один царапает меня до крови. Я даю ему тумака в бок. Тут меня встряхивает и будит мой брат Ион.

— Чего дерешься?

— Я ударил волчонка.

— Нет тут никаких волчат!

— Их было двое, братец.

— Тебе все приснилось. Спи.

Но я уже не мог больше спать. Я все думал об отце, как он едет в санях по снежному полю.

Едва рассвело, как отец вернулся. Он весь закоченел. Я спрыгиваю с лавки и бросаюсь к нему на шею.

— Вернулся?..

— Вернулся, а то как же?

— Волков видал?

— Нет.

У отца заиндевели усы. Он разжигает печку соломой, отогревается. Долго чертыхается и наконец затихает. Теперь есть на что купить табаку. Есть и на табачок и на несколько чашек муки. Мука зимой очень дорога, а ведь без муки в доме не обойтись. Скоро пасха, и тогда каждый, как водится, должен отнести в церковь калачей, помянуть усопших. Теперь у нас дома целое сито муки! Мать напечет калачей и снесет их в церковь, — половина достанется попу, а половину принесет нам. В каждый калач она воткнет по огарочку. Она покадит над ними черепком с ладаном, и в доме приятно запахнет, запахнет ладаном. Ладан напомнит об умерших… Мне-то не хочется, чтобы в доме были мертвые… Теплый запах ладана, холодные с мороза калачи. Мы их едим, съедаем в один миг, как будто их и не было.

А поп возит калачи домой на телеге. К нему в калитку стучится женщина — жена Ивана Цинцу, тетя Титилина…

— Батюшка, дай мне калачик. С самого лета мои детишки еще хлеба не пробовали…

А поп ей с порога:

— Нету, нету у меня калачей…

— Да ведь ты только что привез из церкви полную телегу! Батюшка, сделай милость…

— Не слышишь, что ли, нет у меня калачей? Они мне самому нужны…

Попу калачи нужны. Поповский работник набьет мешки калачами, а поп мешки в подвал спрячет. Ключ возьмет с собой. Каждое утро поп набирает полное решето калачей, несет в стойло и скармливает быкам; прожорливые быки все поедают. У попа три лошади. И коням тоже скармливают калачи. И поповским коням тоже калачи нравятся…

Снег. Чуть до крыши не доходит. Он уже больше не мягкий, уплотнился, стал чуть ниже. Акации скрипят, от холода на них кора лопается; некоторые деревья мороз пробрал до сердцевины и расщепил стволы, точно топором. Треснула подпорка колодезного журавля. Треснул и журавль. Тополь на гумне замерз доверху. Он стоит неподвижный, точно стеклянный. При малейшем ветре тонкие ветки ломаются и падают. На верхушку тополя садятся вороны. Верхушка трещит, надламывается, падает. Вороны взлетают; каркают. Колодец глубокий-преглубокий и все-таки затянут тонким ледком. Кто первый пойдет утром за водой, пробьет лед бадьей. Отец собирает тряпье, старые лохмотья, рваные мешки и кутает в хлеву быков и лошадей. У собак слезятся глаза от стужи. Мы им подстелили соломы в сенях. Мы впустили в дом кур и пригнали бородатую козу, комолую и корноухую, от которой надаиваем летом полную крынку молока, когда зарежем ее козленка с чуть видными, как черные пуговки, рожками.