Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Каркалецяну-управляющий умер от пьянства через несколько месяцев после того, как отдал кому-то на воспитание сына, оставив жене дом, хуже которого и придумать было трудно (две клетушки), и фруктовый сад (пять погон [5] Погон — устаревшая мера земельной площади, равная 5012 кв. м. — одни старые дуплистые сливы, а между ними — лужайки). С этим хозяйством вдова Каркалецяну прожила еще сорок лет, похоронив двух незаконных мужей, пришедших из чужих мест, которые тоже были по очереди управляющими у того же самого помещика Гарабецяна и такими же безнадежными пьяницами, как их предшественник.

Летом тысяча девятьсот сорок девятого года мать Каркалецяну умерла от старости.

Несколько месяцев после ее смерти дом пустовал: ключи лежали в сельсовете, сливы обрывали хозяйничавшие в саду дети, а траву — бродячая скотина.

В том же году, поздней осенью, как-то утром соседи заметили, что из трубы заброшенного дома еле-еле выбиваются клочья дыма, как из давно не топленной печи, куда наложили сырых сучьев.

Во дворе стояла тележка весьма странного вида, состоявшая из пяти частей: два мотоциклетных колеса, туго обмотанных толстой конопляной веревкой, игравшей роль шин; между колесами железный стержень, на стержне небольшая платформа (несколько досок, скрепленных, точно в насмешку, проволокой от звонка и обручами от бочки и, наконец, крепко привязанная к краю сиденья своеобразная упряжь для человека, (чтобы он мог тянуть тележку), сделанная из скрученного шелкового шарфа. На платформе, закрепленной намертво двумя подпорками, лежали сваленные в кучу всевозможные старые вещи, судя по всему, составлявшие хозяйство крестьянина-вдовца, привыкшего к городскому образу жизни: из-под покрывала торчал носик никелированного кофейника, из-под треноги для котелка высовывался маятник стенных часов, — самих часов не было видно, — они лежали в мешке; связанные концами веревки, которой был перехвачен другой мешок с кукурузной мукой, висели, точно розовые сосульки, едва различимые среди связки лука, две огромные раковины из Адриатического моря, вделанные в изящный жестяной якорь. И все в таком же роде: свертки, мешки, ящики, свидетельствующие о том, что, как это ни странно, тележка, хотя и казалась непрочной, вполне могла соперничать с настоящей большой телегой. Нашелся бы только человек, который был бы в силах сдвинуть ее с места! На куче пестрого скарба, господствуя над ним, защищая его и придавая ему даже несколько угрожающий вид, лежал совершенно новенький моток колючей проволоки весом по крайней мере в тридцать — сорок килограммов.

Когда вокруг необыкновенной повозки стала собираться толпа любопытных, — обитатели деревни от мала до велика, — дверь дома со скрипом отворилась, и в нее с трудом протиснулся толстый, как бочка, старик, в одежде не городской и не крестьянской, но такой же пестрой, как его багаж. Пыхтя и все время моргая глазами, красными от бессонницы, дыма, усталости и высокого давления, он охватил всех разом хитрым и холодным взглядом и пробурчал себе под нос в первый раз: «Ну и мошенники!» Эти слова кое-кто из крестьян принял по наивности за особого рода приветствие.

Когда толстяк подтащил свою тележку поближе к дому и начал разгружать вещи в сени, кто-то, выражая общее недоумение, попытался завязать с ним разговор:

— Вы что же… жить здесь будете?

— Ага! — уверил его толстяк, продолжая разгрузку.

— Видать, договорился с сельсоветом… — пытался вызвать его на откровенность другой. — Дом заброшенный. Того и гляди развалится…

— Ну, мы бы знали тогда… ведь это временный комитет решает…

— А земля-то как же? А сад?

— Черт бы побрал этих собак! Даром только хлеб жрут! Входит в деревню всякий кому вздумается, дверь взламывает, а они — хоть бы что! Ведь ни одна ночью не залаяла! И как это он только пробрался сюда со своей таратайкой — черт его знает!

Толстяк спокойно, с уверенным видом продолжал заниматься своим делом, а люди, видя, что он не обращает на них никакого внимания, говорили все, что им приходило в голову, лишь бы услышать от него хоть слово.

Но не тут-то было!

Разгрузив тележку, толстяк разобрал ее на части, втащил их в сени и вышел во двор, неся ящик с инструментами. Он починил дверной замок, который взломал, входя ночью, вместо колец прибил две ручки, вырванные из окон какого-то вагона, швырнул ящик в сени, запер дверь на замок, потом постоял с минуту на месте, рассматривая своих соседей. Потирая руки о бедра, он хитро заглядывал людям в глаза, словно говоря, что теперь, когда работа окончена, он готов ответить на любой вопрос.

В вопросах недостатка не было. А ответ на все вопросы последовал только один:

— Ну, чего собрались? Своего дома, что ли, нет? Я милостыню не подаю!

После этой немногословной речи он презрительно оттопырил нижнюю губу и, пыхтя, обратился к одному из мальчишек:

— Ты знаешь, где находится милиция?

— Знаю…

— Такой маленький, а уже мошенник! Веди меня туда… А потом во временный комитет!

И, схватив мальчонку за руку, он двинулся за ним вразвалку, с равнодушным видом.

— Сам ты мошенник! — крикнул ему кто-то вслед, сообразив наконец, что этот человек, пришедший ночью в деревню, человек, на которого не залаяли собаки, который не задумываясь взломал дверь дома, где теперь поселился как хозяин, человек, совершивший столько дел и еще бог знает что намеревавшийся совершить, обозвал своих соседей «мошенниками». Не они его, а он их!

После того как вновь прибывший побывал в милиции и во временном комитете, любопытство деревенских жителей было полностью удовлетворено.

Они имели дело не с посторонним человеком, а с законным хозяином дома — Драгомиром Каркалецяну, который еще мальчиком, сорок лет назад, уехал отсюда к родственникам в Бухарест. Тогда у него была кличка Пилу, так же как у его отца: не сокращенное от «Копилу» [6] «Копилу» — по-румынски ребенок. , а чисто местное — от возгласа «Пил», с которым помещик Гарабецян натравливал собак на зверя, а своего управляющего на крестьян.

К вечеру вся деревня уже знала его несложную биографию:

Родственники из Бухареста, взявшие его на воспитание, дали ему новое имя и фамилию — Драгомир Петреску. В течение тридцати лет он работал торговым служащим, разбогатев во время второй мировой войны в Транснистрии [7] Так называли румынские фашисты временно захваченную во время второй мировой войны советскую территорию, на которую распространялась административная власть Румынии. . Но с падением приспешников Антонеску фирма, где он работал, ликвидировалась. Неоднократно привлекаемый к суду по делу о военных преступниках, Драгомир Петреску все же вышел сухим из воды: на этот случай у него были припасены всякого рода спасительные документы, которые он предъявлял в милицию как трофеи. Одно время он был купцом и имел собственную вывеску: «Продовольственная лавка П. Д. Петреску». Его небольшая палатка находилась на площади Тунарь, и там он продавал мясо, фрукты, овощи и различные сорта сыра, частью украденные с государственных складов, частью со складов королевских ферм. В конце концов его поймали с поличным и приговорили к двум годам и восьми месяцам тюремного заключения. Выйдя на свободу, мошенник оставался в Бухаресте, пока ему не удалось переменить фамилию и снова стать Каркалецяну. Потом он вернулся в родное село, где сделался, по словам Ленуцы Датку, скорее с помощью тогдашнего секретаря временного комитета, чем с помощью своих слишком запутанных и многочисленных документов, Драгомиром Д. Каркалецяну, крестьянином-середняком по прозвищу Пилу.