Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Аминь! — поддержал его Нетя, хотя по выражению его лица было видно, что он не согласен с Дроном. — Излишек, это, если можно так выразиться, преднамеренное воровство. А закон этого, так сказать, не прощает, кто бы ты ни был…

— Не прощает!

— Машина будет через два часа! — крикнул Икэ Леве, появляясь в дверях.

Турку не обратил на него внимания, лишь кивнул головой в знак согласия и продолжал заниматься своим делом.

— У нас получился излишек… — печально сообщил Икэ Нетя.

— С этим делом в два счета попадешься! — огорченно подхватил Дрон.

Икэ, весело мурлыкая, грыз конец своего мундштука.

Наконец Дрон не выдержал:

— Нет, тут и погореть недолго! Я себе не враг! Надо… привести все в боевую готовность, разделить, закопать!

— Иначе… — спохватился Нетя, — верная тюрьма и… баста. С недостачей дело куда легче. Он прав. А с излишком… что поделаешь? Только один выход — разделить, закопать и… Это же не воровство. Торговля — дело известное: сегодня найдешь, завтра потеряешь…

— В другой раз, может, будет у нас недостача, — поддержал Нетя Дрон. — Чем мы ее тогда покроем? В торговле без запасного капитала… нельзя.

Икэ мерил комнату вдоль и поперек большими шагами, мурлыча себе под нос все тот же припев известного партизанского марша.

Покончив с вычислением разницы, Кирикэ опять же по просьбе Турку и под его непосредственным наблюдением подвел окончательные итоги: он перечислил все, что было куплено в этот день бригадой, причем из расчета, что ягнята оплачивались по весу, а не поштучно.

Прежде чем позвать милицию, Кирикэ хотел увидеть, кто и как будет подделывать подписи крестьян.

Проверив все еще раз, Турку протянул ему ведомость и поднялся.

— Ну, хватит болтать глупости! — сказал он, обращаясь ко всем, и спокойно, точно он был начальником бригады, стал отдавать распоряжения. — Икэ останется здесь: поедет на вокзал, погрузит ягнят и догонит нас в Томешть. Завтра ведь мы переходим в Томешть? — обратился он к Дрону. — Так у тебя там в графике сказано?.. Я, Дрон и Нетя будем в Томешть еще сегодня вечером: подготовим почву, поговорим с людьми, весы раздобудем. Теперь дело пойдет легче, когда станет известно, что было здесь сегодня. Кирикэ останется в деревне и в случае надобности посоветуется с Икэ…

И, обращаясь к Кирикэ, он продолжал:

— Позовешь людей обратно… с барабаном, по радио, как хочешь… объяснишь им все, заплатишь разницу, пусть каждый подпишется в ведомости. В другой раз они сами попросят купить у них ягнят на вес. А потом догонишь нас в Томешть — сегодня же ночью: километров пять отсюда, а то и меньше… погода хорошая… А хочешь, вскочи на полустанке в товарный — за десять минут доедешь. У кого есть возражения?.. Дрон, ты начальник, говори!

Дрон, застигнутый врасплох, не возражал. Растерянно глядя на Нетя, он кивнул головой, заглушив свое разочарование потоком ругательств по адресу торговли вообще. Нетя, тупо глядя на Дрона, уныло пробормотал: «Понятно, так сказать», — показывая этим, что он скорее одобряет ругательства Дрона, чем решение Турку. Икэ Леве, вероятно зная, что в его согласии никто не сомневался, замурлыкал вместо партизанского марша песню, приводившую Нетя в бешенство, еще когда они ехали в телеге.

Стан Кирикэ, все еще не веря своим глазам, стоял с ведомостью под мышкой и машинально подсчитывал в уме те восемьсот двадцать два лея, которые он должен был разделить между крестьянами.

— Ты согласен, товарищ практикант? — спросил его Турку.

Взглянув на него, Кирикэ вдруг сообразил, что Турку прекрасно понимал, что происходило у него в душе, да и вообще знал все с самого начала.

Все-все-все!

Кирикэ душила радость, вызванная сделанным им открытием, радость, смешанная со страхом, стыдом и раскаянием!

Но, очевидно, Турку не обиделся на его молчание.

Не прошло и двадцати минут, как по радио прозвучал четкий голос Кирикэ: он приглашал тех, кто продал ягнят, прийти в сельсовет, где «товарищ Кирикэ, представитель бригады скупщиков, разделит деньги, оставшиеся после взвешивания ягнят и переоценки их в соответствии с твердой ценой, установленной государством». Чтобы облегчить себе работу, он дважды зачитал список фамилий и разницу в деньгах, указанную против каждой из них.

Он снова проделал путь от клуба до сельсовета, на сей раз в куртке, небрежно застегнутой всего на две пуговицы. Он шел размеренным шагом, с хозяйским видом, как человек, который знает, что на него устремлены взгляды всей деревни, стараясь как можно реже, словно невзначай, ощупывать карман с деньгами.

Около сельсовета уже толпились люди.

Кирикэ приближался к ним уверенно, ожидая услышать еще издали доброе слово, вопрос, шутку… Но крестьяне, увидев его, тотчас замолчали. Они казались хмурыми и озабоченными.

Он вошел в сельсовет, чтобы посмотреть, свободен ли медпункт.

Никто не последовал за ним.

В медпункте не было ни души.

Воодушевленная беседа, завязавшаяся после его ухода, внезапно прекратилась, как только он показался на пороге.

— Заходите, товарищи! — крикнул он, удивленный, с порога. — Начинаем!

Вначале крестьяне только подталкивали друг друга, потом двинулись все разом, громко стуча своими тяжелыми, подкованными башмаками.

Положив возле себя деньги, Кирикэ вздохнул, взял список и печальным голосом прочитал первую фамилию: Кожеску Думитру.

Думитру Кожеску, человек лет сорока, смуглый и неказистый на вид, вместо того чтобы подойти к столу, где его дожидался Кирикэ, точно прирос к бревенчатому полу и, подозрительно, исподлобья глядя на него, раздраженно сказал:

— Я — Думитру Кожеску. Что надо?

— Вот… тут… разница… — робко пояснил Кирикэ, совершенно не понимая, откуда такая враждебность. — Вам причитается получить двадцать один лей пятьдесят бань. Ведь объявляли по радио…

— Что такое объявляли? — ощетинился Кожеску.

— Иди получай деньги! — подталкивал его хромой, оказавшийся, как успел узнать Кирикэ, новым председателем сельсовета.

— Нет, пускай он сам скажет! Тебе-то что надо? — набросился Кожеску на хромого.

Потом снова обратился к Кирикэ:

— Что объявляли?

Кирикэ постарался как можно обстоятельнее объяснить, откуда взялась эта разница.

— Гм! — колебался Кожеску, снедаемый сомнением, — чего же вы мне эту разницу с самого начала не дали?

Хромой прыснул со смеху. Пинтя Датку сделал ему у знак, чтобы он молчал, но тотчас, не выдержав, сам засмеялся, с трудом переводя дыхание.

— Молчите вы, черти! — вышел из себя Кожеску.

Но, видя, что смех не стихает, — теперь уже смеялись и остальные, — вздохнул и с видом человека, задетого за живое и способного теперь на все, двинулся к Кирикэ.