Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Ну, раз так, давай сюда деньги! — и, крепко выругав неизвестно кого, добавил: — Двадцать один лей пятьдесят бань… Давай их сюда!

Видно было, что он ничего не надеялся получить.

— Пожалуйста, распишитесь…

Думитру Кожеску внимательно прочитал все, что было написано против его фамилии, не спеша подписался, бросил ручку (Кирикэ с одной стороны, а крестьяне с другой не сводили с него глаз) — и пересчитал деньги. Пересчитал раз, другой, третий… и рассмеялся.

— Заплатили все-таки, черт возьми!

— Раду Кириак! — выкрикнул Кирикэ следующую фамилию, оскорбленный этим бессмысленным весельем.

— И Раду заплатят, умереть мне на месте, ежели не заплатят! — хохотал Кожеску, идя к двери.

Но, остановившись на полпути, с трудом сдерживая смех, он повернулся и снова подошел к Кирикэ:

— Зачем отдаешь деньги, товарищ, а?.. Не понимаю, ей-богу!

— Я же сказал…

— Коли у вас остался излишек, — продолжал Кожеску, который явно не слушал Кирикэ, — то почему же вы не положили его в карман? Или отдали бы государству! Заработали — и держите!

Кирикэ пожал плечами. Если бы он был уверен, что Кожеску не поднимет его на смех, он попросил бы его подождать, пока будут розданы деньги: потом он бы ему все не спеша объяснил.

— Знаешь почему? — пришел ему на помощь только что вошедший Икэ Леве, появляясь из-за спин крестьян, стоявших в очереди. — Чтобы дураки удивлялись. Вот зачем!

И, довольный собой, ушел, что-то мурлыча себе под нос.

— Ах, вот зачем?! — задумался на минуту Кожеску над словами Леве, вопросительно глядя на Кирикэ.

А Кирикэ, не зная, какой еще напасти ждать ему после выпада Леве, в замешательстве смотрел на ведомость и молчал.

Думитру Кожеску, видя, что односельчане вновь развеселились, пришел в ярость.

— С такими торговцами… — гневно проговорил он, не скрывая своего презрения, — государству несдобровать! Все полетит к черту! Слышишь?

Он ушел, но с улицы еще некоторое время доносился его голос: «С вами государство в трубу вылетит!»

— Ну и мошенники эти румыны! — словно утешая себя, стонал Пилу. А Василикэ Геб, стоя рядом, все время кивал головой и смиренно, с плаксивым видом поглядывал то на Кирикэ, то на Пилу, то на крестьян, пересчитывавших деньги…

— Каркалецяну Драгомир Пилу! — крикнул наконец Кирикэ и, отсчитав ему деньги, спросил: — Все правильно?

Пилу пробормотал свою обычную фразу, вероятно желая этим сказать, что как бы там ни было, а деньги ему дали без обмана.

Повернувшись, он наткнулся на своего приятеля Василикэ Геба.

— А я как же? — заскулил тот.

— Костя Жиану! — поспешил Кирикэ выкрикнуть следующую фамилию, надеясь таким образом поскорее отделаться от Пилу и Геба.

— А я как же? — не отставал Василикэ Геб, загораживая Пилу дорогу. — Купить не купил ягнят, а продать продал, заплатить не заплатил, а деньги в карман кладешь. Не успел домой прийти, как уж прибежал за разницей… А я что же?

— Что с воза упало, то пропало…

— Костя Жиану! — снова выкрикнул Кирикэ, улыбаясь, и, взглянув на крестьян, ожидавших своей очереди, понял, что лед между ним и этими людьми растаял.

— Дай бедняге хоть немного… — попытался Датку-барабанщик побороть упорство Пилу. — Не стыдно тебе?

— Ишь чего выдумал! — пробормотал Пилу, искренне удивленный. — Я милостыню не подаю! Все вы мошенники…

И, оттолкнув безбородого, он ушел, бормоча себе что-то под нос.

— А я как же? — захныкал Геб, но, видя, что никто не обращает на него внимания, в гневе бросился вслед за Пилу. — Шагу для тебя больше не ступлю! — скулил он, негодуя, как ребенок. — Молока тебе приносить не буду! Корову обратно не отдам! Удушу ее, топором зарублю!..

— Датку Пинтя! — выкрикнул Кирикэ следующую фамилию. Жестокий и неумолимый в своей радости, он забыл про Василикэ Геба.

Раздав последние деньги, Кирикэ вновь увидел перед собой Думитру Кожеску. В кожухе, наброшенном на плечи, он стоял перед ним, с серьезным, почти торжественным видом. Слева от него — хромой, председатель сельсовета, справа — Датку-барабанщик.

— Все?

— Все! — сказал Кирикэ, приготовившись к новым неприятностям.

— Тогда вот… мы… — С этими словами Думитру Кожеску достал из-под кожуха пузатый кувшин и три стакана. — Мы… как в пословице говорится: кто старое помянет, тому глаз вон…

Сказав это, он поставил на край стола стаканы и наполнил их.

— Мы хотим чокнуться с тобой, потрудился ты, парень, на славу, что и говорить, молодой, да дельный!.. Мы, — продолжал он спокойно и ласково, — бывает, иногда и погорячимся — скажем лишнее. Язык мой — враг мой.

Взяв самый полный стакан, он протянул его Кирикэ, другой — хромому, третий — Датку Пинтя, сам же с важным и торжественным видом поднял кувшин.

— Язык мой — враг мой… Так что вот мы и порешили угостить тебя стаканчиком… Много у нас до сих пор торговцев хороших в деревне перебывало, но честных — ни одного! Таких не видывали!.. Так что… как говорится, до дна!..

Кирикэ смотрел на большой стакан, наполненный до краев, и содрогался при мысли, что там была, без сомнения, крепчайшая цуйка, какую пьют по праздникам в этой каменистой местности горной Олтении. Он хотел что-то ответить, невнятно пробормотал несколько слов («Мы по сути дела… государство… Тем более что это не я… Если бы был товарищ Турку…»), но, совершенно не привыкший к речам подобного рода и просто неподготовленный, запнулся. Однако было ясно видно, что Кожеску и не ожидал от него никакой речи. Остальные также. Но вот если бы он не выпил одним духом, запрокинув голову, стакан цуйки, как настоящий мужчина, без лишних слов, Кожеску считал бы себя смертельно оскорбленным. Также и остальные.

Кирикэ поднял стакан и, задержав на миг дыхание, выпил до дна. («Хуже смерти ничего не будет», — утешал он себя.)

И действительно, так оно и было: не хуже, но и не лучше.

Спустя час, сдвинув кепку на затылок и расстегнув куртку, Кирикэ шел рядом с Икэ Леве по направлению к Томешть. Он старался идти прямо посреди дороги, и это ему удавалось, так как время от времени Икэ, ответственный за транспортировку, поддерживал его.

В голове у него смутно бродили какие-то мысли — надо было рассчитаться с Нетя, Пилу-«посредником», Дроном и Василикэ Гебом… ему казалось также, что он забыл сделать что-то очень важное… то, что требовалось… ему следовало бы быть недовольным собой, а он наоборот… А Икэ Леве, веселый и добродушно настроенный, торопливо вел его по направлению к Томешть, где сегодня же ночью, как он говорил, перед тем как приступить к работе, бригада должна была устроить «небольшое совещание» именно по поводу всех этих вещей, отлично известных и самому Икэ.

Смеркалось.

До конца деревни оставалось еще домов десять, когда ветер отчетливо донес до слуха Кирикэ звук барабана. Он остановился, прислушиваясь, и вскоре различил голос барабанщика Датку: