Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Со временем он стал в деревне своим человеком. Быть может, у него было больше странностей и тайн, чем у других, но права и обязанности, как и у всякого другого.

И нельзя сказать, что Пилу не умел пользоваться своими правами.

Он привел в порядок свой сад. Из обрубленных сучьев сделал колья и окружил свою собственность двумя рядами колючей проволоки. Потом пропадал дня три где-то в соседних деревнях и вернулся оттуда с коровой. Соседи поняли, что у Пилу отложены денежки. Но он не стал держать корову дома, а отдал ее на присмотр некоему Василикэ Гебу, безбородому, худому, немного придурковатому старику, жившему вместе со своей старухой на отшибе — в лачуге, на крохотном кусочке земли. С тех пор Геб точно присосался к Пилу и ходил за ним как тень. Ежедневно он приносил ему кувшин кипяченого молока, повсюду сопровождал его и всегда поддакивал ему с такой уверенностью, словно считал Пилу пророком, способным разрешить глубочайшие тайны вселенной двумя словами: «Ну и мошенники!» К тому же он служил ему чем-то вроде посла в его многочисленных деловых связях с односельчанами.

Именно через этого безбородого Геба Пилу Каркалецяну узнавал, кто в чем нуждается: одному нужно было горючее, другому — шестерня для веялки, третьему — черепица, бетон, несколько кубометров досок, цемент, мешки, веревки, купорос, даже цыплята, вывезенные совхозом из Голландии, и многое другое — вещи, которые в то время трудно было раздобыть, товары, за которыми надо было ходить бог знает куда, — на дальние склады, вооружившись всякого рода бумажками — разрешениями и распределениями, также нелегко достававшимися.

Через того же Геба Пилу Каркалецяну предлагал достать тот или иной дефицитный товар.

— А разве у Пилу есть доски?! — удивлялись сначала люди (или цемент, или веревки, или купорос).

— Были бы деньги, — вздыхал безбородый.

— Безбородый говорил мне, что у тебя где-то есть доски… — делал кто-нибудь попытку обратиться непосредственно к Пилу.

— Вот мошенники!.. А что же, может быть, и есть…

Время от времени дом Пилу пустел, на двери вешался замок. Но потом в одно прекрасное утро (собаки не оповещали об этом) на его дворе снова появлялась знакомая тележка, нагруженная досками, черепицей, бетоном, горючим, а иногда и привязанная к какой-нибудь телеге, нагруженной подобным же товаром…

Нетрудно было разгадать секрет его снабженческих операций.

Он отправлялся прямо туда, где находился нужный ему товар. Если это был строительный материал — то на стройку, независимо от того, кто и что там строил. Если речь шла о голландских цыплятах или об опрыскивателе для виноградника — то в государственное сельское хозяйство. Всюду он входил, как к себе домой, и самым естественным тоном говорил, что именно ему надобно и сколько бы он мог за это заплатить. Он говорил об этом совершенно открыто, как будто ему самому, да и человеку, с которым он имел дело, давным-давно уже ясно, что государственные стройки, склады и хозяйство для того только и существуют, чтобы они могли торговать не принадлежавшим им товаром. Если Пилу находил такого человека, то покупал. Если не отыскивал его на одной стройке — отправлялся на другую. Потерпев неудачу в одном месте — устремлялся в другое. Покупая, не забывал своей любимой присказки: «Ну и мошенники!» А не найдя сообщника, прикидывался дурачком и старался улизнуть до скандала… но и тут не обходился без своего любимого выражения!..

Со временем он приобрел себе постоянный круг покупателей и еще более постоянный круг поставщиков. Так, прежние староста и председатель временного комитета были у него в долгу, да и теперешний председатель сельсовета не отставал от них, а Шолтуз, секретарь партийной организации, пребывал в полном неведении. Пилу никто не мешал заниматься своими делишками, и деревенские жители считали его полезным человеком.

Позже, когда районные магазины стали свободно отпускать товары, которые Пилу продавал «из-под полы», он не переменил своего занятия: снизив цены поставщикам краденых товаров и обеспечив себе таким образом прибыль, он продавал теперь товары дешевле, чем в магазинах, конкурируя с государством.

Комсомольцы во главе с Ленуцей Датку все время собирались «поставить вопрос о Пилу», но не знали, «перед кем его ставить».

Один милиционер под влиянием Ленуцы пытался выследить Пилу. Но тот пронюхал об этом и некоторое время не высовывал из дому носа. Зато вместо него действовали другие — его высокопоставленные сообщники во главе с бывшим председателем сельсовета: милиционер-комсомолец в течение одной ночи был повышен в чине и переведен на работу в Бая-Маре…

Кирикэ смотрел то на Турку, то на Пилу, то на Нетя и ждал своего часа. То есть того момента, когда он, собрав все необходимые данные, крикнет наконец: «Все! Хватит! Зовите милицию!»

А данных действительно было уже много.

Как только ягнята Пилу прошли, инвалид, а за ним и все крестьяне, подошли к Турку.

— За сколько он их купил? — спросил Турку хромого, показывая на ягнят.

Безбородый Геб, услышав этот вопрос, бросил ягнят посреди дороги и подошел, чтобы продемонстрировать Турку обычными вздохами и покачиванием головы свою полную солидарность с Пилу.

Инвалид равнодушно назвал цену, обещанную толстяком Безбородому.

— Мы даем больше…

— У нас не принято продавать на килограммы! — сухо заявил хромой.

— Я не сказал, что мы будем покупать на вес, хотя это было бы выгоднее для вас и нам легче… но раз уж нельзя, мы заплатим за штуку… Идет?

— Ну и мошенники!

— Теперь насчет цены, — продолжал Турку, не обращая внимания на Пилу. — Мы рассчитали так, чтобы она была как можно ближе к государственной… Так что, может, мы и «мошенники», но мы заплатим больше, чем он…

И, показав локтем на Пилу, Турку добавил:

— …который, видать, честнее честного, раз вы придаете ему ягнят себе в убыток, а он зарабатывает на вашей шкуре. Не правда, что ли?

— Говори, сколько дадите… — потребовал Пилу. Турку задумался на минуту, глядя на крестьян, которые с заметным волнением ждали его ответа.

Почувствовав, что «его час» приближается, Кирикэ поспешно застегнул свою куртку, удивляясь, что не может сдержать дрожи в руках. У него уже не оставалось никаких сомнений: цена, названная Пилу, была прямым грабительством, так что Турку, новый «посредник», шел уже по протоптанной дорожке, — он собирался переманить крестьян на свою сторону, пообещав им за штуку на десять — двадцать бань больше.

Когда же Турку назвал свою цену (почти вдвое большую, чем та, какую давал Пилу), Кирикэ судорожно глотнул слюну и быстрее прежнего с дрожью в руках одним резким движением расстегнул куртку.