Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Что ты все спрашиваешь меня? Понимаю, как тут не понять! Что с Пэтрэуцану? Что он натворил?

— Я тоже о нем подумываю. В начале лета я дал ему в задаток небольшие деньги… Он пообещался поехать в Буковину и привезти дранку… Боюсь, что он ничегошеньки не сделал… Я дал ему маловато денег, всего тысячу лей… Не мог больше, потому как пришлось дать тебе: ведь ты свою лавку открывал… Ну, а теперь мне надо вложить все обратно, потому мне и потребовались деньги. Ежели завтра вечером я привезу дранку, все будет в порядке. Хотя бы один-два воза…

После паузы он задумчиво добавил:

— И с братом я помирюсь… Только одно: он не должен знать, что я с тобой вожусь. Слышишь?

— Могила! — моргнул Георге Котун и презрительно сжал губы. У него были тонкие губы и маленькие глазки хищника. Михай хорошо знал его. Что попадало ему в руки, уже не ускользало от него. Так случилось, в сущности, и с Михаем. Котун был чертовски хитер, ум у него был остер как бритва, и Михай немного его побаивался. Котун наложил лапу на Михая с тех пор, как дал ему землю, и держал его в своих когтях цепко, как волк, который, схватив овцу за горло, больше не выпускает ее. Михай был человек слабый. На своем пути он наткнулся на кремень — и сломался. Вот как обстояло дело. И теперь бывший управляющий, человек, у которого рыльце в пуху, на деньги, врученные ему весной Михаем Хуцуля, деньги, взятые из колсельхоза, — открыл лавочку на Главной улице, в непригодном сарае, еле державшемся на подпорках.

В окне его лавчонки, не из лучших и не из худших в этих краях, грязном, пыльном, засиженном мухами окне, можно было увидеть всевозможные заманчивые вещи, сверкающие и красивые: цветные ленты, тесьму, платки с кружевом и монограммами, оставшиеся от бывшего хозяина, латунные, никелевые и даже серебряные кольца для утонченных людей, дешевые брошки (пять лей за штуку), перочинные ножи в виде рыб, глиняных уток, старинные продырявленные монеты времен короля Фердинанда, выставленные для украшения. Это было «сущие пустяки, — говаривал он. — Выручки с этого товара еле-еле на хлеб хватит. Главное-то внутри». И в самом деле, там наряду, со всякими деликатесами можно было получить «свежее маслице», «сметанку», в которую подболтали пшеничной муки (мало кто замечает), «яички тепленькие» («только что принес парнишка»), «овечий сырочек, смушки, пудреницы, сукно, рубашки, нейлоновые чулки (привезенные прямо из Америки)» и многое другое. Котун приезжает раз или два в неделю в село и заворачивает в кооператив. Продавец вручает ему «деликатесы». Котун платит честно, затем достает из грязного, перевязанного бечевкой портфеля бутылки с цуйкой и ликером, закуску, и начинается выпивка. Он привозит с собой из города белокурую девицу — «живой товар». «Барышня воспитанная, из хорошей семьи, — говорит он. — Пальчики оближешь». Позднее Михай узнал, что она в некотором роде «племянница бывшего барина». Этот торговец деликатесами и душами раздобыл Михаю вдову вахмистра. Котун привел ее к нему, и баба, прилипчивая как мед, присосалась к его сердцу и сосет как пиявка. Сначала он держал ее на расстоянии. Было стыдно. Он вспоминал о Руксандре и думал о детях… Но мало-помалу похоть и вожделение заглушили голос совести. В один прекрасный вечер на попойке, устроенной торговцем, когда алкоголь сделал свое дело, все полетело к черту, и Михай бросился в горячие объятия Марии, ласкавшей с одинаковым пылом и крестьян-пастухов, и подростков, и немецких офицеров, и пропахших потом солдат. Мария так крепко обхватила Михая, что он никак не может вырваться из ее объятий, да и не хочет. Женой он уже пресытился, а Мария все время разжигает его страсть. По утрам, когда он приходит в себя после разнузданных любовных утех и протрезвляется, его охватывает стыд. Но угрызения совести быстро проходят. Стоило ему ступить в это болото, как он начал увязать, а когда пытался из него выбраться, то еще глубже погружался в трясину. Топь оказалась бездонной, и Михай в странном ослеплении лез все дальше, словно желая изведать всю ее глубину. Теперь ему нравилось это. Он свыкся. В последнее время им овладевало отвращение, лишь когда он думал о том, что мог бы жить по-другому, что существует и другая жизнь, честная, незапятнанная, какую ведут его брат Ион и Руксандра, когда он вспоминал о детях.

Но в такие минуты он сознавал, что слишком глубоко увяз во всей этой грязи, что она уже въелась в его плоть и кровь, и он не способен вести другую жизнь. Со временем он даже как-то примирился со своей совестью, внушил себе, что все идет как должно. В колсельхозе он, слава богу, работает хорошо, положение его прочное, с женой обходится, как подобает мужу, детей любит, и вообще никто не может на него пожаловаться, никто не имеет права вмешиваться в его личную жизнь. Он доказывал себе, что так уж устроен человек: не в силах он обойтись без удовольствий. Жизнь коротка. Почему же не взять от нее все что можно? Главное, надо суметь все уладить, всех примирить, быть и счетоводом в кооперативе, и мужем, и любовником, и отцом. Иначе незачем и жить. Ведь человеку все дозволено. Так он пытался отогнать укоры совести, не оставлявшие его в покое. И может быть, все так бы и продолжалось. «Все шло бы по-прежнему, — говорил себе Михай, — ежели бы не приехал брат. А я-то еще радовался ему!» Приехал Ион и сразу нарушил покой Михая, взбудоражил его душу, как налетающая буря баламутит озеро. Брат явился внезапно, когда его меньше всего ожидали, и поднес к глазам Михая зеркало, где тот увидел впервые после долгих лет свое лицо и ужаснулся. Лицо было неузнаваемое, все в грязи, в глубоких морщинах. «Неужели это я?» Он всматривался в зеркало, и его бросало в дрожь…

Михай подскакивал на сидении шарабана, сжимая вожжи в руках и погоняя лошадь. В бессильной злобе он нахлестывал ее без разбора — по крупу, по шее, по голове. Гнал. Гнал, пытаясь вырваться из железного кольца мучительных мыслей. Спешил, надеясь, что успеет уговорить Котуна слетать в город и уладить там все, что еще можно уладить. «Нынче вечером все будет в порядке. Чего это я так тревожусь», — говорил он себе. Так он мчался, пока не наткнулся на участок свеклы, где работали люди. Он сразу же заметил, что люди с негодованием смотрят, как он нахлестывает одного из лучших рысаков колсельхоза. У Михая защемило сердце. «Что мне теперь делать? Ехать дальше? Остановиться? Придержать коня и бросить им на ходу несколько слов: «бог в помощь» или какую-нибудь шутку? Нет. Поеду вперед. Объеду их — и дальше. Незачем останавливаться. Что я им скажу? Оставим это до вечера, когда привезу дранку… Тогда — другое дело, и никто, даже сам председатель, не будет подозрительно на меня поглядывать…» Стегнув коня, он повернул направо. Тут произошло нечто до того неожиданное, что у Михая вожжи чуть не выпали из рук. Из тумана возникли две тени, два призрака: Ион и Руксандра. Они двигались прямо на него, шагая бок о бок; их лица едва можно было различить сквозь завесу тумана.