Прохор Озорнин - На Крыльях Надежды: Ранняя проза

Федор: – Вот это да! То что ж за дело? Недавно пташка еще пела – а ныне спрятались как будто… Я полагаю, это утро?

В.В.П.: – Сие, конечно же, Нью-Йорк! Напоминает, впрочем, морг… Ушли все с улиц эти люди… о, нет, они не в Голливуде!

Федор: – А кто, позвольте, все снимал?

В.В.П.: – То оператор наш летал!

Федор: – Вот это да! Сие возможно?

В.В.П.: – Сия возможность непреложна!

Федор: – Способны люди так летать, подобно птицам небо знать?

В.В.П.: – Летает парочка теперь – не тесно в небе, уж поверь.

Федор: – Понятно, хм… А где же люди, раз мы уж все не в Голливуде?

В.В.П.: – Как тараканы все в домах – обуревает их ведь страх! Они почуяли как будто, что в мир нисходит вечно утро…

Федор: – Как тараканы при свете огня прочь разбегаются, ноги сломя? Делают что же все прямо сейчас?

В.В.П.: – Молятся дружно они в этот час. Просят простить все их прошлы грехи – чуют, от Рая что все ж далеки. Знают, видать, ожидает что многих – просят простить всех их грешных, убогих…

Федор: – В Бога как будто поверили все же? То на людей как-то, вот, непохоже…

В.В.П.: – Федор, вы вспомните, кто их снимал!

Федор: – Ваш оператор по граду летал?

В.В.П.: – Типа того, Федор, типа того… В камеру видите рожу его?

Внезапно перед телезрителями появляется изображение улыбающейся румяной рожи оператора. Рожа высовывает язык и, кажется, дразнит телезрителей. Затем в камере крупным планом появляется рука, которая приветливо всем машет.

В.В.П.: – То оператор наш Иван – он облетал уж много стран!

Федор: – С небес к ним птица та спустилась… А самолеты?

В.В.П.: – Прекратилось!

Федор: – Они что, сбить его боятся?

В.В.П.: – От изумленья все стыдятся!

Федор: – Все то, учил что в институте… законы физики…

В.В.П.: – Забудьте! Уж новый мир встречает нас, Господь услышал ведь наш глас…

Федор: – Можно нам глянуть, где физики наши? Дружно толкутся у грязной параши?

В.В.П.: – Иван, кажите институт! Они все в стенах его тут.

Камера внезапно дергается, резко плывет куда-то вниз, вверх, снова вниз и вверх, все набирая скорость, а затем в последний раз ныряет вниз и влетает в открытые двери какого-то здания, пару раз ныряет по коридорам, а затем застывает в неподвижности. Перед телезрителями раскрывается огромный зал, заполненный людьми в белых халатах и очках. Стоящие у стен люди дружно, как будто по команде, с периодичностью раз в несколько секунд ударяются лбами о стены зала, что сопровождается глухим звуком, немного напоминающим «бом!». Тем, кому повезло меньше и не досталось стен, стоят на коленях посреди зала и с не меньшим упорством прикладываются лбами к каменному полу с примерно схожей периодичностью. Зрелище удручает и завораживает одновременно.

Федор: – То непотребство прекратить, ведь могут все ж себя убить!

В.В.П.: – У них депрессия, видать. Но что с неверующих нам взять?

Федор: – Умы их все же пригодятся. Надеюсь, муки прекратятся.

В.В.П.: – Себя познать все ж не стремятся… их ум врагом им может статься.

Федор: – То сделать можно лишь душой, а не их умственной лапшой!

В.В.П.: – Поймут, надеюсь, скоро то. Посмотрим дальше мы про что?

Федор: – Священник где у нас теперь, коль Божий Сын стучит в их дверь?

В.В.П.: – Иван, про то давайте глянем, идут как овцы к Богу сами!

Камера вновь меняет ракурс, вылетает из здания института, петляя узкими и извилистыми коридорами, взмывает в небеса и несется в белесых облаках, периодически как будто глядя на солнце удовольствия ради. Затем резко пикирует вниз, едва не врезавшись в украшающий верхушку здания крест, и влетает в открытые врата какого-то большого храма. Перед зрителями раскрывается достаточно интригующая картина: единственный оставшийся в храме священник делает, кажется, что-то невообразимое. Он то периодически берет в ладони пригоршни «святой» воды и «пробует» ее на язык, стремительно морщась и что-то невнятно шепча себе под нос, то снимает висящий на шее крест и ударяет им себя по лбу, прикрикивая «Аминь» для пущего эффекта, то подходит к произвольной иконе и начинает «строить ей глазки», то садится на пол в позе лотоса и начинает выбивать чечетку на обвешивающих его тело крестах, ожерельях и прочей бижутерии, то с воплями «Сгинь, кому говорю!» начинает носиться по залу, грозясь кому-то невидимому позолоченным крестом. Зрелище пугает, интригует и завораживает одновременно.

Федор: – Он не сошел ли там с ума?

В.В.П.: – То ритуальная чума!

Федор: – Все ритуалы перепутал, как будто бес его попутал?

В.В.П.: – Давно уж их попутал бес, исчез для них весь мир чудес, и даже глупый ритуал сегодня весь он переврал!

Федор: – Не будет коль у них овец, то жлобству вмиг придет конец?

В.В.П.: – С себя пусть шерстку постригут и злато сбросят, может, тут.

Федор: – Тельцу они все послужили, попировали и пожили – а чем платить придется им?

В.В.П.: – Мы это в тайне сохраним!

Федор: – Ну, хорошо, а что теперь? Пойдем к политику мы в дверь?

В.В.П.: – Мой друг, зачем в нее ходить – овес чтоб жрать, да водку пить?

Федор: – Овес и водка? Вот так дело! Братва вся на диету села?

В.В.П.: – Давно, мой друг, давно уже! Они и яйца Фаберже отдали гражданам уж в руки, скрипя зубами: «Ешьте, суки!»

Федор: – Вот ведь – и правда! Сие чудеса!

В.В.П.: – Здравствуй, политик! Отведай овса!

Федор: – Сточили зубки то свои, боясь увидеть миг зари? Иль озаренье снизошло, своих делищ познали зло?

В.В.П.: – Они увидели Ивана, когда пикировал он рьяно! Да и к тому же в своих снах могилки видели и прах. Им показали, что их ждет, теперь то знают наперед.

Федор: – Скупой тот рыцарь побелел, раздал все злато, в лужу сел?

В.В.П.: – Примерно так, примерно так… Политик наш ведь впрямь чудак. Уйдет со сцены скоро он – пора на сон, на вечный сон.

Федор: – А коль раздаст свое все злато?

В.В.П.: – Душа дарить должна быть рада! А он к себе все в нору греб и заработал только гроб.

Федор: – Подарит, может, что-то где-то… Дарить – хорошая примета!

В.В.П.: – Примета всяка хороша, коли чиста твоя душа.

Федор: – Овес не будем с ними есть – невелика та, право, честь. Давайте глянем под конец на медицинский мы венец! Тела спасали лишь они – что стало с ними в наши дни?