Прохор Озорнин - На Крыльях Надежды: Ранняя проза

Федор: – И даже розовые есть…

В.В.П.: – Носить такие – это честь!

Федор: – Вы юморист, смотрю, однако! А это?

В.В.П.: – С крыльями собака!

Федор: – И даже с крыльями стал конь?!

В.В.П.: – Рукой Пегаса ты не тронь!

Федор: – Да как ж я трону сквозь стекло?

В.В.П.: – Да я шучу вот так незло…

Федор: – А все ж Ивану повезло.

В.В.П.: – Иван теперь наш раритет, пусть нету крыл – не знает бед!

Федор: – Я за него ужасно рад! То первый шаг в Эдемский Сад.

В.В.П.: – Вселенной начат в Сад поход, и Божий Суд для всех грядет.

Федор: – В тот сад пропустят, да, не всех.

В.В.П.: – Американский вот морпех тому, похоже, не внимает…

Федор: – Как США, да, поживает?

В.В.П.: – Иван, кажи нам континент – то поучительный момент!

Как будто на деле обретя вторые, пусть и искусственные, крылья, Иван в совокупности с камерой и огромной охотой покидает битком набитый павильон с не-совсем-чтобы-Ангелами и резко взмывает под облака. На краткий миг камера оказывается ослеплена лучами восходящего солнца, а затем зрители на какое-то время могут созерцать нежные кучерявые облачка-барашки и пролетающие мимо стаи голубей. Затем совершенно неожиданно камера ныряет вниз, разрезая облака и спугнув очередную стайку ни в чем не повинных птиц, и перед телезрителями раскрывается удручающая в своей однотонности картина.

Куда ни глянь – повсюду сверху видны полуразрушенные и практически обезлюдившие города с покосившимися домами и выбитыми стеклами, по улицам которых гуляет ветер и катает неведомо откуда принесенные перекати-поле и прочие не вынутые из огня каштаны. Временами по одной из улиц стремглав проскакивает какая-либо фигура, отдаленно напоминающая человеческую, которая, однако, своими повадками и внешним видом больше напоминает неандертальцев. Порой же до зрителей доносятся тихие матюки небесного оператора Ивана и советы поскорее убираться из «этого могильника воняющих макак». Открывшаяся телезрителям картина действительно отчасти напоминает кладбище, в котором оставшиеся в живых либо еще не успели навести порядок, либо уже абсолютно неспособны это сделать самостоятельно. Создается ощущение, будто этот континент недавно посетила либо крупная природная катастрофа, либо не менее разрушительный по своим последствиям социальный теракт. Картина удручает и оставляет крайне тягостное впечатление на душе.

Федор: – Это что за обезьянки?

В.В.П.: – Сэр, позвольте, это янки!

Федор: – Лица их покрыты страхом?

В.В.П.: – Падать будут с жутким крахом!

Федор: – Шерстью многие покрыты, в войнах были подубиты?

В.В.П.: – Гласу Бога кто не внял, сам себя тот покарал.

Федор: – Янки, пред Богом вы лучше покайтесь…

В.В.П.: – Прочь с континента скорей разбегайтесь!

Федор: – Какой же жалкий то конец! Теперь там форменный звиздец!

В.В.П.: – Довел их всех капитализм, демократический фашизм.

Федор: – Все расползается по швам… Там много княжеств ныне там?

В.В.П.: – Почти их столько, сколько штатов… а с Уолл-Стрит волна всех гадов, смотри-ка, за море ползет!

Федор: – Гад от Закона не уйдет!

В.В.П.: – Конечно, Божий мудр Закон – ведь справедливость, карма он.

Федор: – Будут пытаться за море коль плыть, их самолеты все могут свалить?

В.В.П.: – Судна тонуть могут тоже начать… им не придется отныне скучать.

Федор: – Ну вот, что с янками то стало…

В.В.П.: – Природа дерзко покарала! Цунами и смерчи отныне там бродят и чем поживиться уже не находят.

Федор: – То поучительно столь как… Всяк злобный сам себе стал враг.

В.В.П.: – О том давно уж всем известно. А назидание – полезно.

Федор: – Уроком миру видно стали, Закон небес коль столь попрали…

В.В.П.: – За то ответственность нести сему народу в их пути.

Федор: – А как живет их брат-еврей?

В.В.П.: – Иван, кажите нам скорей!

В которой раз грустно вздохнув прямо в камеру, Иван с облегчением воспаряет под небеса и, руководствуясь одному ему ведомыми ориентирами, летит прямиком по направлению к священному граду, из-за святости которого было пролито так много человеческой и, видимо, не святой крови. При подлете, однако, оказывается, что небо над Иерусалимом плотно покрыто черно-серыми тучами, тут и там сверкают молнии, озаряя темный небосвод, и уже начал капать крупный дождь. В камере вновь раздается толи беззлобная ругань, толи едкий смешок Ивана, и она, камера, начинает покрываться самыми что ни на есть живыми и мокрыми каплями влаги. Затем, однако, перед телезрителями мелькает рука оператора, которая во всей своей необъятной моще с легкостью протирает камеру самой собой и недвусмысленно выставляет всем на обозрение большой палец, поднятый вертикально вверх. Проходит еще секунд пять, и перед взирающими в экраны своих телевизоров открывается шокирующий неподготовленного созерцателя вид: отчетливо видно, как огромные массы людей собрались перед столь плачевно знаменитой Стеной Плача и в каком-то пьяном угаре, больше, впрочем, напоминающем исступленное отчаяние, бьются головами об эту самую плачевную стену. Бьются, впрочем, не очень сильно, поскольку ни у одного из них, насколько хватает взгляду, не видно и следов от сильного удара лбом. Глухие звуки «бом!» в сопутствии с высокими вскриками «Ай!», «Ой!» и даже «Эх раз, да еще раз!» наполняют пространство. Картина напоминает попытку всеобщего народного прилюдного раскаяния не самым оригинальным для этого способом. Бьющиеся о мостовую капли влаги довершают плачевную картину плача.

В.В.П.: – Взгляните, друг, на стену плача – не видел мир такого срача!

Федор: – Вот это да! Башкой об стену?! В евреях вижу перемену!

В.В.П.: – Все в исступлении уж бьются, и крокодильи слезы льются…

Федор: – Огонь небесный пал на град, наш друг-еврей тому не рад?

В.В.П.: – Считал все деньги, но до срока… Приходит время для урока.

Федор: – Тельцу где служат люди ярко, там может стать ужасно жарко?

В.В.П.: – Тех солнце может сильно жечь, чья злоречива в жизни речь.

Федор: – Решат стихии, жечь кого. А как чиновник наш?

В.В.П.: – Того!

Федор: – Того иль этого? Не понял!

В.В.П.: – Кто воровал страсть много – помер.

Федор: – А кто немного воровал?

В.В.П.: – Закон им тоже всем воздал.