Евгений Туинов - Человек бегущий

Что-то здесь было общее, какая-то таилась от него закономерность, и нужно бы ее поймать, понять, почувствовать. Андрей Владимирович взглянул на часы, но подозрительная суета за одним из столов привлекла его внимание. Юдин, Карпухин… Что они там разглядывают тайком? И почему не работают?

— А ну, покажи! — вскрикнул Андрей Владимирович, чувствуя, что в таком состоянии может и сорваться сейчас.

Борик понял, что это ему, и, машинально скомкав флаг, толкнул его в лежащую на коленях спортивную сумку. Можно, конечно, было бы и подурачиться, прикинуться веником, мол, что я? Я ничего! Но с этим историком лучше было начистоту, раз попался, потому что… Борик даже не смог бы вразумительно объяснить почему. Только притворяться не стоило — себе дороже. Он судорожно выдернул флаг назад, мельком испугавшись, что если учитель заглянет в его сумку, то ведь там… Нет, к сумке лучше никого не подпускать! На предыдущей перемене Борик как раз прошелся по мелкой фарце, по собачкам и мажорам, что бомбят фирму возле «Европейской» и «Березки», взял по дешевке и этот шведский флаг, — будь он неладен! — и несколько маек «Nike» и «Dior», и даже очень приличные шузы «Kangaroos» — еле в сумку засунул. Не «Reebok», конечно, но тоже…

Борик уже шел к учительскому столу, когда сообразил наконец, что историка-то в этом смысле бояться нечего — в сумку он не полезет, не его методы. Это вот бывшая классная Тоска Зеленая, так та любила чуть что шмон устраивать. Да и на нее грех было обижаться. Тоска приучила к осторожности. А этот разве что по-возмущаться может, что флаг шведский, больше прицепиться не к чему. Ему бы, конечно, с красным знаменем, как на демонстрацию, выходи — вот радость-то была бы!.. Только денег за него почему-то никто не платит, за знамя-то, за серп и молот на нем. Прямо беда! Хотя за кордоном, говорят, сейчас это все в ходу. Но не у нас же, не у нас!..

— Разверни и покажи всем, — велел историк с чересчур какой-то подозрительной холодностью во взоре. — Пущай народ поглядит, чего уж там…

И где они, его обычная пылкость, смешная приподнятость, с которыми он излагает новый материал или спрашивает домашнее задание, или набивается на откровенность, пытается поговорить по душам? Какой-то весь он сегодня другой, и надо бы с ним поаккуратнее…

Борик развернул легкое, голубое, с желтыми крест-накрест полосами, шелковое полотнище флага и постоял так, будто где-нибудь на толчке, перед классом, терпеливо снося поднявшийся ехидный гогот и прочие обидные словечки, типа: ровнее держи да повыше… Ладно-ладно, козлы бодучие, радуйтесь, пока дают. Можно и потерпеть малость. Куда вы только потом денетесь, где шмотки брать станете? За кордон, вона, только человек пять из вас шастают, да и то на пустяковые соревнования. Что им там дают-то из валюты? Тугрики, центы, гроши… И каждый ведь себе, себе, себе норовит. Так они и привезут вам чего, ждите! Сейчас этот праведничек начнет поставленным голосом мораль читать, мол, непатриотично, мол, символы чужого, капиталистического государства, как, мол, не стыдно!.. Оно, может, кому и чужого, а как прикинуться надо да на дискотеку или в рок-клуб, или вообще по Невскому прошвырнуться солнечным денечком, так никуда без этого самого государства не деться, без фирмы. Сразу уж и роднее его не бывает, и утюжить идут чуть, ли не всем классом, шмотки у стейсов или у шведов и фиников, или у бундесов поднимать… Валяй, валяй, дядя, читай свои молитвы!..

Но историк почему-то медлил, пережидал, наверное, шум в классе. Борик, хоть и видел всех через флаг, напросвет, руки все же опустил — хорошенького понемногу, не до звонка же тут флагшток изображать.

— Что же ты молчишь? — спросил-таки историк. — Валяй, поведай нам, Юдин, что это у тебя, зачем и почему?

Ну вот и дождались проповедей! Борик даже вздохнул облегченно. Придется, конечно, повалять, раз просят, дурака, этакой заблудшей овечкой прикинуться, обманутой шакалами или акулами закордонной пропаганды. Главное, чтобы Карпухин, сосед по парте, не сплоховал! Большие у него сомнения были насчет Карпухина…

— Я что? Я ничего! — спокойно сказал Борик, старательно взглянув историку в глаза. — Это Карпухин мне привез из далекого города Сан-Франциско. Наша знаменитость недавно в Штатах за юниоров плавала, так я заказал. Я вообще флаги коллекционирую. Хобби — увлечение, значит! Вот шведского-то у меня и не было. Давно ищу. А что, нельзя?

Он понимал, что малость перегибал палку, но разве можно было удержаться от иронии, глядя на обалделого Карпухина, то краснеющего, то бледнеющего, как отважный капитан, но сейчас, правда, потихоньку приходящего в себя. Еще чуть-чуть, и можно будет призывать его в свидетели. Борик покосился на историка, желая проверить, прошел ли его номер, но разве сегодня у этого праведника что прочтешь по лицу?

— Скажи, Карпухин! — на всякий случай обратился Борик за поддержкой к соседу по парте.

— Ну… — сказал Карпухин послушно.

Мог бы и развернуто вякнуть, мол, сущая правда, привез как сувенир. Да разве этот кретин додумается когда!.. И все-таки было страшно противно стоять тут с флагом у всех на виду, зависеть от этого историка, от того, что ответит — прикроет или не прикроет, возьмет на себя или нет — пловец Карпухин, противно и унизительно, и Борику вдруг остро захотелось повзрослеть, скорее уйти отсюда, из школы, ставшей ему не по росту, тесной, сковывающей инициативу, вырваться на оперативный простор…

— Зачем же тебе такая коллекция? — все подбирался, все приступал к нему историк.

Борик, едва сдерживаясь, чтобы не послать их всех куда подальше, через силу улыбнулся, стараясь выглядеть на все сто, разухабистым, простодушным рубахой-парнем, и признался как бы честно:

— Дома висит на стенках. Все флаги в гости к нам, салют наций… Красиво! Интернационализм и вообще…

— Садись, — к его удивлению, сказал историк, но тут же, будто торопясь исправить оплошность, добавил строго: — Принеси-ка мне свою тетрадь. Что же ты там написал? И Карпухина тетрадку захвати!

Борик шел уже по проходу, в суетливой ярости комкая флаг и засовывая, запихивая его зачем-то в карман куртки, шел под перекрестными взглядами притихших в предвкушении забавы одноклассников и вдруг заметил, что из сумки, из его сумки, ну да, из нее, малость выдвинутой в проход, торчит сиреневая какая-то тряпица, майка, не майка, кто ж знает, всего уголок, чуть-чуть — нечаянно небось высунулся, когда он доставал флаг. И все бы ничего, но именно тем ведь местом высунулся, где что-то было написано, латинским ведь шрифтом, ведь криминал, улика… Борик в один прыжок настиг свою сумку и пинком ее безжалостно, как шелудивую собачонку, загнал под стол. Одно смущало — очень уж неуклюже все у него вышло, сразу, должно быть, понятно стало со стороны, что неспроста он это, с умыслом. Мог бы ведь сделать вид, будто споткнулся на ровном месте от волнения. Эти, ну в смысле одноклассники, с пионерской готовностью заржали бы по такому случаю… А может, и так проскочит? Он ненароком как бы, с понтом случайно, мельком взглянул на Андрея Владимировича, проверяя. Не проскочило…