Евгений Туинов - Человек бегущий

— Знаешь, я когда вошел, а ты, значит, без платья… — отойдя от окна, сказал он ей тихо. — Только не подумай, что я нарочно! Я как дурак сегодня… В смысле не от того, что вошел и увидел, а от тебя вообще… В принципе от тебя…

В комнате был полумрак. Борик присел было на мягкий подлокотник кресла напротив нее, но тут же вскочил, сообразив, что помимо воли, кажется, вот-вот объяснится с нею. Лида тоже встала, да нет, она как-то резко поднялась, вскочила, когда он по привычке, как всегда, когда желал быть услышанным или понятым, подался вперед. Она даже зашла за спинку своего кресла, как бы отступила к окну.

— Нас Леша бранить будет… — сказала она неуверенно.

— Можно, я подарю тебе это платье? — спросил он явно не к месту и не ко времени, просто его ужасно разозлило на мгновение, не больше, то, что она опять об Алексе, вот и болтнул бесконтрольно.

Она почему-то не ответила. Она стояла на фоне вечернего, затухающего окна, высокая, настороженная, тревожная, и силуэт ее ангельской головки был волнителен, близок и как-то обнадеживающе реален. И Борик, желая быть поближе, безотчетно стремясь уже к ней, кажется, сделал шаг, еще шаг, еще… Он молчал, боясь уж и словом спугнуть этот чуткий силуэт, этот поворот головы, этот тихий, волшебный миг, когда, как ему казалось, можно вдруг стало все, все было дозволено. Он не слышал звука собственных шагов, скрадываемого мягким ковром, растворяющегося в тихой музыке из шарповских колонок, он не знал, что сделает, что скажет ей, когда приблизится. Будто какая-то сила толкала его к ней, и он уже не упирался, он сдался, покорился этой великой силе, обещающей муку и сладость впереди.

— Стой! — вдруг вскрикнула Лида, но он не остановился.

А дальше… Дальше произошло что-то странное, и он словно бы ожидал уже этого. Нет, не этого, конечно, но вообще чего-нибудь такого, из ряда вон. И вот дождался…

Лида уже стояла на широком мраморном подоконнике, всей стройной своей фигуркой отчетливо рисуясь на фоне гаснущего неба. Она была как на постаменте, была как приз… Хороша! Что хороша, то хороша! Но почему на подоконнике? Он никак не мог взять в толк, зачем она туда залезла? Но ведь залезла же она зачем-то…

— Не подходи! — велела она тихо, но внятно, с какой-то напряженной отрезвляющей ноткой в голосе. — Еще шаг, и я разобью стекло и прыгну!

— Зачем? — спросил он машинально, но в то, что прыгнет, поверил и остановился возле кресла.

А что, и прыгнет ведь, прыгнет. Все они дуры, истерички, куклы безмозглые. Взбрело же в голову! Четвертый этаж, внизу асфальт, мозги всмятку… Поди докажи потом, что ты тут ни при чем, не виноват, не лез, не нападал, не приставал вовсе! Так, значит, этого она испугалась? Этого?.. Он как-то обмяк весь, вмиг обессилев от этой мысли. Но почему? Как? Ведь он же ни сном ни духом… Что же надо подумать было про него, чтобы с перепугу аж на подоконник?.. Может, лицо его было какое-нибудь не такое? Взгляд? Голос?.. А что лицо, что? Ведь он же честно, он с серьезными намерениями, с чувством… Он даже платье хотел подарить! Что же она, как от насильника, от него? Вот взять и шагнуть, пусть прыгает, раз она так. Пусть! Пусть!..

Он стиснул зубы и заставил себя попятиться. А вдруг сиганет сдуру, вдруг и правда себя ей не жалко… Лида все еще напряженно стояла на подоконнике, еще маячила, как статуя, на фоне дотлевающего неба. Что он, идиот, что ли, чтобы доводить до такого? Было бы где на стороне, в гостях, может, и шагнул бы всем назло, ей назло и себе, и этому счастливчику Алексу, для которого она тут себя бережет… Фанатичка! Но у себя дома, чтоб из его окна… Нет, нельзя! И вообще он что-то устал от нее, очень устал.

Борик сел в кресло и потянулся к пачке «Салема», закурил, осветив коротким пламенем зажигалки свои мокрые от пота, противно дрожащие пальцы. Он, значит, к ней всей душой, можно сказать, с полным пониманием, в смысле, как все нормальные люди, когда полюбят, себя забыв, а она, стало быть, как пошлость восприняла… Почему? За что? Ну как от прокаженного от него!.. Или вообще она еще не тронута этим — белый лист, хрустящий, новенький, первозданный — и знать не знает, ведать не ведает, а он… Он, кажется, дышал очень громко. Это, наверное, очень страшно, когда ничего не говорят и идут на тебя, и громко дышат. Ну да, как же, не знает она!.. А Алекс? А с ним? Ведь он же видел — сто раз! — и завидовал уже тому, как она на Алекса своего смотрела! Глупо, нелепо все, но обидно, обидно!.. Алекс, что Алекс? Алекс — только видимость одна, манекен, мешок с опилками. Вот он где у него, этот Алекс, в горсти, в кулаке. Что все они со своим Алексом без него, без связей, без энергии, без его возможностей? Это он, — известно ли ей — он и Алексом-то ее Леху прозвал! Все он, а не Алекс… Что же она? И кого, кого побоку? Его? От него в окошко? И любимая музыка что-то не забирала…

Борик не видел ее лица. И что она торчит там до сих пор, на этом подоконнике? Не надоело ведь… С улицы могут увидеть. А может быть, надо просто дать ей привыкнуть? Ну куда, куда он гонит? Ну был Алекс, теперь он набивается… Ей надобно время, чтобы перемениться, развеяться, отвлечься, учесть все «за» и «против». Ведь говорит отец, что малая победа — тоже победа. А ему, значит, сразу все подавай. Ну сорвалось, не получилось сразу. Борик затянулся дымом и закашлялся. Вообще-то он не курил, — что он, дурак? себя беречь надо! — но так уж вышло, руки сами потянулись. Кажется, это малость успокаивало. Во всяком случае, он уже мог потихоньку все обдумать. Нет, вы поглядите на нее — стоит и стоит себе, не шелохнется! Может, и нужно было сделать тот шаг? Ведь теперь она расскажет всем, тому же Алексу, что он к ней… И как же он сразу об этом не подумал? Ведь кто же знает ее, вдруг возьмет да расскажет? Подойти, что ли? Руку ей подать, помочь спуститься? Ага! А она опять прыгать… Или вообще из комнаты выйти? А собственно, что расскажет-то она? Что было? А и захочет, и придумает, присочинит если, так в ее ли интересах? Даже смешно, что он мог всерьез этого испугаться! Куда она денется, ну куда? Куда им всем до него? Ну! У него же жребий, призвание, предназначение, а у них? Они все лишь этап в его жизни, страничка, штрих, эпизод. «Завет», эти песенки, рок-клуб и вообще эстрада… Пройдет время, и будет что-нибудь другое, и в то, другое, он тоже вникнет, влезет, вопьется, ввинтится, как штопор, даже если не будет данных, как сейчас вот нет слуха, даже если вообще это будет за пределами его понимания… Он просто вложит в это деньги и станет стричь купоны. Зачем понимать? И много еще будет у него таких вот девочек — чуть лучше, чуть хуже, но обязательно на уровне — много вообще чего будет. Все у него впереди… Куда там, презрела она его, как же! Отринула! Да возьмет он свое, не упустит, получит, достанет, купит, украдет, если надо. Что он чуть было не раскис в самом деле? И она, и ее он получит — не штурмом, так осадой, терпением, — и куда же она денется…