Евгений Туинов - Человек бегущий

Впрочем, с Бориком Юдиным не соскучишься. Вечно вокруг него клубятся странные типы — фарца не фарца, музыканты не музыканты, рокеры не рокеры, кто их разберет. Алексу положа руку на сердце плевать было на это. Главное свое дело Борик делал справно, и все они были у него в неоплатном долгу. Санина ударная установка, гитары, микшер, усилители, колонки, синхронизаторы, микрофоны и даже костюмы — все это, естественно, не школа и не ЖЭК им предоставил и оплатил, — держи карман шире! — все ведь самим приходилось у собственных отцов и матерей клянчить, по рублю, по червонцу заныкивать, отказенивать, умыкать. И все равно ничего бы у них не было, если бы не Борик. Глядишь, скоро и ревер обломится… Алекса, впрочем, не очень-то интересовало, откуда у Борика такие деньги — главное, были, главное, когда подвернулась им приличная ударная установка, не последнее слово техники, конечно, но тоже ничего, он один безропотно, бестрепетно выложил семьсот целковых и скромно ведь молчал до сих пор, долга ни с кого не спрашивал. Хотя формально договаривались поровну внести… Подумаешь, слуха у Борика не было — он же не лез на сцену! Сидел себе тихо за пультом, старательно делал вид, что настраивает там что-то, убирает низкие, прибавляет высокие… Ну на Лиду, конечно, чересчур уж явно Борик пялился. А кто на нее не пялится-то? Если честно, Алекс не завидовал ее будущему мужу — ну где она ни появится, все сразу на нее, как подсолнухи на солнышко, головы вертят. Один, что ли, Борик?.. Она, может, для того и поет у них, чтобы на нее пялились. И чем больше, тем лучше! Лида тоже создана для всех, только не знает этого, не для одного, не для Борика или еще кого-то — для толпы, для публики, для успеха. Может быть, и поэтому Алекс не спешил разобраться в своих чувствах к ней, не поддавался им. Что он, глупый? Оно и Борик пускай попялится вдоволь. Лиды не убудет.

— Чего у тебя с носом-то? — не удержался, спросил Алекс, разглядев все же своим верховым взглядом Грунины раны.

— Ага… Споткнулся, упал, очнулся — гипс… — наверное, отшутился Груня, ставя ведро со щеткой на место.

Подрался он, что ли? Но и на это Алексу было, конечно, плевать. Так спросил ведь, потому что одни были. А что ему Груня? И где это Лида, ребята там шляются? Где Борик застрял? Алекс отложил гитару и достал текст, который записал прошлой ночью. Пошлятина, примитив, само собой, но в ногу со временем, то, что нужно молодежи, и петься будет нормально, музыка все покроет.

А потом не все ли равно, что петь? Главное, чтобы завелись от музыки, от слов, от чего угодно, главное, чтобы балдели, чтоб от «Завета», от них, чтобы вскакивали с мест, толкались, плясали в проходах, чтобы рвали одежду на себе, но это в идеале — чтобы орали, как на стадионе, чтобы сами себя забыли, чтобы все как один…

Алекс вспомнил припев и подумал, что ничего получилось, многозначительно и туманно, каждый может нечто свое тут услышать, вложить себя, свои крошечные переживания и чувства в эти безразмерные слова. Только это уж не Лида, это ему петь, а Феликсу с Костей подвывать с хрипотцой. Им еще что-нибудь надо придумать. Музыкальную фразу он записал на обрывке нотной бумаги. Тоже ничего особенного, но если аранжировать, подпустить эффектов… Короче, скоро будет видно. И это уже не жалкие, беспомощные потуги под кого-то, это свое, кровное, маленькое, да удаленькое… Потом Алекс же знал наперед, судя по своим группи, исписавшим весь их район одним-единственным, милым глазу словом — «завет», знал точно и наверняка, что когда они пробьются, когда выйдут наверх, когда воцарятся и будут в зените славы, публика все от них примет, все сожрет, схавает, заглотит, как блесну, и станет подобострастно хлопать любому их бреду. А он, ей-богу, нарочно тогда им выдаст что-нибудь такое, на тарабарском языке, на им же сочиненном, он уж тогда постебается, поглумится над ними! Но путь наверх долог и труден. И, положа руку на библию, Алекс мог пока только мечтать в своем подвале о настоящей славе и о том, что там еще с нею приходит. Нужно лишь каждый день, каждый час, каждый миг быть готовым, как пионерчик, всегда созревшим к ее явлению. Слава небось ветрена, еще обидится, если ее не ждать. Собственно, если уж честно, он потому и терпел этого Борика, которому медведь на ухо наступил, исключительно ведь ради этого пути наверх, который надо же еще и торить, не дожидаясь, когда созреет твой лавровый венок. Не Борик один, конечно, помогал, но и он тоже, может быть, он-то и больше всех.

Их много было, этих способов, уловок и приемчиков, с помощью которых банды, в смысле, группы выбивались в люди. Пластинки в Штатах, как каким-то чудом устроили себе сразу три группы их городского рок-клуба «Криминал», «Содом» и «Тамплиеры»; покровительство сильных мира сего, как, например, старенький дядя, главный руководитель «Супер-варьете» — это же он пригрел слащавенький, бездарный, но напористый «Сюжет», который Алекс терпеть не мог за его всеядность; родственные связи, странность, расчетливая придурковатость, как у «Блефа», стульчак надеть на голову, как когда-то «битлы», Леннон в Гамбурге, но это — классика. Что бы им-то напялить, какую сантехнику? Как пробиться, проклюнуться, высунуться? Хоть шлангом этим чертовым всей группой обмотаться, как Лаокоон, и те дело… Алекс думал об этом больше всего, можно сказать, только об этом и думал. Да и в школе им уже давно тесно. Директриса баба Шура разрешает выступать лишь под нажимом общественности, и то только те песни позволяет петь, которые для них — вчерашний день. В городской рок-клуб никак им не пробиться — везде своя мафия. Хоть Борик и подключил к этому все свои большие связи, даже отца в это захомутал, задействовал. Кто он у него, предок-то? А не все ли равно — кажется, кто-то по снабжению — главное, помог бы. Их уже прослушивали на дому одни старенькие дяденьки, другие позвали как-то на дачу, кивали одобрительно, сдержанно хвалили, мол, круто берете, ребята… В какой-то момент там, на даче, Алекс даже понял, что они своей музыкой вот-вот заведут их, этих пузатых, седых, лысоватых, самодовольных дядей с юными — почти Лидиными ровесницами — спутницами. Спутниц-то завели… Если бы вокруг был зал, была бы сцена, а не сосны да березы дачного участка, точно завелись бы и они, эти большие дяди, от которых там, как толковал Борик, что-то зависело.

Явился наконец Саня, вякнул нечто о том, почему опоздал, и пошел переобуваться в чешки к себе в закут.

Ногами он тоже работает — дай бог, так что, дабы чувствовать педали, Саня и придумал эти чешки. Правда, Алекс уже уломал его попробовать выйти на сцену в ближайший же раз босиком. Интересно, что будет? А ближайший раз — это их дебют в рок-клубе. Если Борик, конечно, не врет. Так что надо шокировать публику. Не одними, конечно, голыми Саниными мослами. Публика там как раз подготовленная. Надо еще Лиду уговорить заголиться, эдакое классическое платье, длинное, свободное — бархат не бархат, а что-то в этом роде, хотя нет, какой, к черту, бархат, когда нечто струящееся, серебристое, — ну, Борик уже заказал где-то, ездили они с Лидой, — и безумное, отчаянное, на пределе возможностей декольте, даже чуть-чуть за пределом, и руки обнажены, ее плавные руки с микрофоном. А на контрасте — вот тут-то и Санины ноги, и его, Алекса, черный замасленный комбинезон в заплатах, и Феликс с Костей в чем-нибудь, размалеванные, с всклоченными волосами, выдержанными, как говорится, в неназойливой рыже-зеленой гамме. Все они на контрасте!.. Может, и ему самому комбинезон надеть как-либо с вывертом? Или драные валенки возле Саниных барабанов поставить? Или выйти к ним на руках? Или брейк ломануть?.. Ладно, там видно будет. Но Лиду заголить нужно обязательно!