Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

Вместе с этими домами уйдет история семьи, рода, фамилии. Потому что история – это то, что можно потрогать руками: бабушкин сундук, мамино трюмо, дедовы ордена, отцовская фуражка. Недаром музеи придумали. Куда уйдет семейная память? В нечто виртуальное, в компьютерное облако . Раньше брали фотоальбом со снимками, уголками вставленными в полукружья прорезей. Рассматривали под родительские пояснения каких-то теть и дядь, двоюродных бабушек и дедушек, погибших на войне, неведомых многоюродных братьев и сестер. Было ощущение причастности к роду-племени. Теперь – слайд-шоу на компьютере или планшете недавних событий: французский замок на фоне меня, я на пляже, мы в горах. Каким будет мир без материальной памяти? «Хватит сетовать, – осадила себя Анна Аркадьевна. – Мир как-нибудь справится. А ты напоминаешь плакальщицу по русским печам в домах. С ними было так уютно!» И тут же мысленно привела еще один аргумент плакальщицы . Даже деньг, заветных купюр, теперь в кошельке немного. Основные деньги в виде цифр бегают по виртуальным сосудам банков.

Они вошли в калитку, и на деревянный звук хлопнувшей дверцы выбежала собака. Хромая трехногая дворняга лаяла с ожесточением старого легионера-инвалида, пристроившегося в охранники, изображавшего ярость и способного испугать разве что ребенка.

– Тише, тише, спецназовец! – примирительно подняла руки Анна Аркадьевна.

– Полкан, заткнись! – прикрикнул Юра.

На лай собаки вышли хозяева. Их оторвали от дел. Дядя Паша держал в руках пилу-ножовку, тетя Ира была в фартуке, руки в мучной пыли. Гостей явно не ждали.

– Здрасьте! – с фальшивой бодростью заговорил Юра. – А мы тут к вам пришли, в смысле заглянули. Чтобы в смысле посмотреть на ваших, дядь Паш, котов.

Хозяева продолжали молчать, переваривая информацию.

Анна Аркадьевна шагнула вперед, в движении, оглянувшись на Юру, прошептала, четко артикулируя: «Мальчишка! Смотри, как надо».

– Меня зовут Анна Аркадьевна. Квартирантка Татьяны Петровны и ее сына Юрия, который вам прекрасно знаком. Он имел неосторожность сказать, что здесь живет художник, и я настояла на данном визите. Если мы не вовремя, то задним ходом двинемся назад.

Первым заговорил дядя Паша. Аккуратно и медленно, что жутко понравилось Анне Аркадьевне (аккуратно и медленно, как рыцарь, слагающий меч), положил пилу на землю.

– Да чего уж там, – сказал он. – Пришли так проходите.

Его жена мучными руками теребила фартук. Эти люди также отвыкли от незваных гостей, как и всякие другие – отелефоненные.

– Представь нас, Юра! – обратилась к мальчику Анна Аркадьевна.

– Чего? Так все ясно. А, да… Это Анна Аркадьевна, а это Павел…

– Васильевич.

– Ирина…

– Матвеевна.

Анна Аркадьевна пожала им руки. С лучезарной улыбкой. Руку Павла Васильевича в машинной смазке и руку его жены в мучных катышках.

– Пельмени леплю, – извинилась Ирина Матвеевна, чью руку Анна Аркадьевна буквально отодрала от фартука. И хитро подмигнула: – Незваный гость хуже татарина? Это выражение, мне кажется, устарело. Знакомые мне татары…

– Мировые ребята! – перебил Павел Васильевич. – Все татары отличные честные работники!

– Всех не знаешь, – обрела полноту голоса Ирина Матвеевна, – за всех не ручайся. А вот от нас по улице три дома – Борька-татарин женился на Верке. У нее трое детей от первого и следующих мужей, да мать с отцом, да тетки и дядья – все розвальни старые, да их приспыски… отпрыски. Всех Борька привечает, помогает, тянет. Золотой мужик. Свечки за него в церкви ставить, хоть и нехристь.

Татары сняли первичное напряжение. Анна Аркадьевна и хозяева поняли друг друга. Только Юра хлопал глазами, не понимая, почему вдруг старики стали вась-вась.

В другой ситуации Анна Аркадьевна объяснила бы ему, что почувствовала в Ирине Матвеевне и Павле Васильевиче безбрежную эмпатию, такую же как в его матери. И постаралась выражением лица, улыбкой, жестами показать, что она с ними одной крови.

Эмпатия, если попросту, – сопереживание, сочувствие. Шире – способность одного человека воспринимать, чувствовать эмоции другого человека, разделять его переживания как собственные.

У Анны Аркадьевны когда-то был воздыхатель – Чертовский Умница, который утверждал, что в русской нации, исходя из истории с ее бесконечными войнами – кровавой, жестокой истории, вековой, вплоть до Второй Отечественной, по Дарвину, по естественному отбору, должен был сформироваться защитный механизм – охраняю, защищаю свое гнездо, за моим забором хоть трава не расти. Вместо этого – ненаучно – у русских, особенно у женских особей, развилась эмпатия.

Чертовский Умница был праздником общения, пусть и называл женщин особями. Если бы ему не захотелось большего, чем просто разговоры! Увы. Анна Аркадьевна повесила ключ от своего сердца на шею совсем другому человеку и была привязана к ним – то ли к медальке, то ли к человеку – роковой чугунной цепью.

Художественная мастерская Павла Васильевича находилась в сарае. Свет – только из небольшого двухстворчатого окна в торце прямоугольного сарая. Хорошее освещение в мастерской художника – необходимое условие. Поэтому бедные живописцы лезут в застекленные мансарды, а богатенькие творят в аквариумах с панорамными стенами. Павел Васильевич творил в полумраке с единственной лампой-прожектором на высокой ножке.

Две стены сарая-мастерской были увешаны полотнами с котами. Холст, масло. Никаких человеческих глаз. Просто коты. Стиль… то ли примитивизм, то ли лубок. Но мазок щедрый, смелый. Кошки похожи на гипсовые статуэтки времен раннего-раннего Анна Аркадьевны детства. Кошки-копилки. В фильме «Операция “Ы”…» про таких Никулин говорит Вицину: «Тренируйся на кошках!»

Кошары сидели как сфинксы, обогнувшись хвостом, лежали клубочком, якобы спали, выгибались-потягивались за секунду до «вскочив» , замирали в охотнической стойке – пузом впечатавшись в пол, лапы у морды замерли, уши локаторами, хвост изныл от напряжения. Все беспородные, помоечные, никаких модных британцев, персов, абиссинцев, мейн-кунов и прочих лысых эльфов.

Анна Андреевна, обозрев, искренне расхохоталась.

– Какая прелесть! Просто прелесть, – повторила Анна Аркадьевна. – Павел Васильевич, если я вас спрошу, почему вы рисуете котов, они ведь не способны позировать, и эти картины не с фото, как давно принято, а только из картинок вашего воображения? Нет, не спрошу, потому что знаю ответ. Юру, этого мальчика, вашего сослуживца, очень бесит, что я знаю ответы на многие вопросы. Но нас с вами уже давно многое не бесит. ВЫ ПИШИТЕ КОТОВ, ПОТОМУ ЧТО ТЯНЕТ ПИСАТЬ КОТОВ. Точка. Я не права?

– В яблочко! Тянет! – признался Павел Васильевич.