Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

Как-то у них дома Любаня с подружками готовились к школьной дискотеке. На дискотеку разрешалось приходить в макияже.

– Что они там столько времени делают? – спросил Илья Ильич, кивнув в сторону комнаты дочери.

– Мазюкаются, – ответил Лёня. – Зов предков.

– При чем здесь их родители? – не поняла Анна Аркадьевна.

– Я про древних предков, которые размалевывали лица, чтобы напугать или поразить. Боевая раскраска.

– Напоминаю! – сказал Илья Ильич. – Если у тебя вдруг пробудится зов предков и ты не уймешь его, попробуешь сделать татуировку, я ее выведу раскаленным утюгом!

– Только страх перед утюгом меня и останавливает, мой добрый папа! – съязвил Лёня.

Они сидели в гостиной, дважды срабатывали электрические предохранители, в квартире гас свет. Причину перегрузки выяснил Лёня: девицы воткнули в розетки пять электрических щипцов. На троих! Оказывается, им нужны щипцы разных диаметров. Он пригрозил, что следующее отключение ликвидировать сможет только аварийная служба, которая не торопится на вызовы. Если не пожар, конечно. Устраивать ради их забавы пожар никто не собирается. Пойдете на свою дискотеку недоделанные, несчастные жертвы дешевого гламура !

Лёня собирался уходить, но тут вдруг снова уселся в кресло, продолжил читать журнал.

– Изменились планы? – спросила Анна Аркадьевна.

– Не могу пропустить вашу реакцию, – ответил сын.

Девочки вышли. Наряженные, намакияженные, и повисло молчание. Три часа назад это были веселые пигалицы, с задорным блеском глаз, с юной светящейся кожей мордашек, с волосами, собранными в шаловливые хвостики. И вот теперь пред ними стояли девицы… собравшиеся на панель. Туфли на высоких каблуках, обтягивающие мини-платья. И головы! Прически в едином стиле – безумство локонов, струящиеся спирали. Больше всех не повезло Любане, волосы у нее были коротковаты и теперь напоминали гриву льва, над которой поиздевался дрессировщик. Юная кожа лиц (уже мордашками никак не назовешь) заштукатурена пудрой, поверх которой розовели на щеках румяна. Непривычные к туши ресницы, отяжелевшие веки – и взгляд стал жалким, полупьяным.

– Любаня, доченька… – проговорил Илья Ильич.

– Ты прекрасно выглядишь, – перебила Анна Аркадьевна. – Все вы, девочки, очаровательны.

– Амазонки московских окраин, – гоготал Лёня, – на забудьте наконечники своих стрел окунуть в любовное зелье.

– Почему ты их похвалила? – возмутился муж, когда девочки ушли. – Они выглядят чудовищно! Как… как…

– Ты думаешь, наше честное мнение, критика на них подействовала бы? Они бы расстроились, что вряд ли, но тоже плохо. А скорее всего, записали бы нас в ретрограды, ничего не понимающих в современной жизни. И в другой раз, по другому, более серьезному поводу, не стали бы прислушиваться к нам, потому что мы отсталые.

– Наша дочь разгуливает по городу как… как…

– Упокойся, Илья! Это детская болезнь, как ветрянка. Ее нужно просто пережить.

– Некоторых, – вредно заметил поднявшийся с кресла Лёня, – с ветрянкой хоронят. В преклонных годах. Пока! Я ушел.

– Стой! – велел отец. – Твои планы все-таки меняются. Встретишь после дискотеки Любаню и проводишь домой.

– С чего это? – возмутился Лёня.

– С того, что она твоя сестра!

– Мама?

– Приказы старших по званию не обсуждаются, – развела руками Анна Аркадьевна. – Если папа отправится ее встречать, нам это обернется в три недели капризов и нытья.

Анна Аркадьевна сменила яркий макияж на скромный, поступив в университет. Присматривалась к девочкам-москвичкам, ловила их насмешливые взгляды на провинциалок, подслушивала ядовитые характеристики, которые сводились к общему понятию лимита . По лимиту прописки в Москву приезжали десятки тысяч рабочих. У Анны Аркадьевны гордость своим происхождением (провинция – генофонд нации) отлично уживалась со стремлением замаскировать свое происхождение. Любаня к выпускному классу тоже отказалась от боевой раскраски девушки легкого поведения. Ее тщательный макияж выглядел как полное отсутствие макияжа. И стоил немало. Число баночек-скляночек с косметическими средствами дочери превышало материнское в несколько раз.

У Анжелы, вероятно, подобный процесс переоценки затормозился и в заключительную стадию – хорошо выглядеть без зримых, пусть и сложных усилий – не перешел. Густые длинные ресницы – это прекрасно. Но таких длинных, загнутых, достающих до бровей, в простой жизни не бывает, только на сцене. Весь мир театр – это и про грим тоже. Брови у Анжелы точно по шаблону напечатанные – татуаж отъявленный. На ярко-красных губах столько блеска, что, кажется, он вот-вот начнет капать. Бедная девочка! Столько стараний ради мальчика, который, похоже, получил все, чего желал. Разве теперь его удержишь татуажем бровей?

Анна Аркадьевна поняла, почему в первый раз Анжела, замерзшая, с голым животом и кудряшками по плечам, показалась ей знакомой. Она видела девушку в санатории, где пребывали Валя Казанцева и Баходур. Медсестричка. Кивая на нее и стайку подобных, струнно тонких, в обтягивающей белой униформе, Валя не без ревности, но остроумно говорила, что медсестрички нынче одеваются в секс-шопах, и на бейджике вместо имени и должности нужно написать: «Хочу замуж за богатого и глупого. Бедным и умным не подходить!»

Отец Анжелы работал замом директора по хозяйству в каком-то, Анна Аркадьевна не запомнила названия, санатории.

Она хорошо, по молодости в военных городках, знала этот тип. Каптенармус – армейский завхоз, кладовщик в погонах. Прапорщики в ротах, младшие лейтенанты на полковых складах. Две отличительные черты: каптенармус всегда ловкий вор, подкормивший начальство, и всегда хохол. Последнее произносить стыдно, не политкорректно, но ведь факт, было. На какой-то вечеринке ребята поспорили на коньяк, что найдут в списках личного состава дивизии начсклада не украинца. Среди спорящих был приятель из особого, в народе «молчи-молчи», отдела. Он раздобыл списки не дивизии, округа. И даже если фамилия не оканчивалась на «ко» – Головко, Храпко, Руденко, то рядом, из личного дела, стояло – «украинец». В почетном списке имелся Убыйбатька, чья фамилия стала потом синонимом выражения «все очень плохо, паршиво». И единственное исключение – Саворкян, армянин. Гамлет Арутюнян, их любимейший друг, необъятно доброй души человек, ликовал тогда: Где бы украинец не окопался, армянин всегда проползет! Гамлет и коньяк потом выставил, хотя в споре не проиграл. А среди проигравших были украинцы. Обществу, в котором обозначенные в паспортах национальности становятся игрой-забавой, а не основой вражды, можно простить любые политические огрехи.