Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

Гамлет погиб в Чечне. Прикрывал отход взвода. Его тело автоматные очереди беспощадно продырявили с головы до ног. Нане, жене Гамлета, с двумя детьми очень тяжко пришлось после смерти мужа, и многие бывшие однополчане ей помогали. Но к Илье Ильичу и Анне Аркадьевне, которые уже были в Москве и в относительном благополучии, Нана не обратилась. На съемных квартирах у них имелось пять надувных матрасов, которые клали на пол – для постоянно ночующих гостей. Илья говорил, что в их жилище активная половая жизнь. Когда выдавались периоды без насельников, Анна Аркадьевна радовалась как прекрасна бесполовая жизнь! Нана почему-то не любила Анну Аркадьевну. Был слух, что не обошлось без Валиного участия. Только слух. Хотя сейчас бы ему поверила. А тогда полностью согласилась с подругой Валей. Не все хорошие люди обязаны тебя любить.

Застольную беседу поддерживать не приходилось. Говорил только Каптенармус. Его жена в платье с вульгарными блесками по лифу, с жар-птицей на грудях, сидела с выражением лица барыни, которая снизошла до визита к обслуге, но ей тут, похоже, не выказывают в должной мере благодарность, почтение и лесть.

Чем больше пил Каптенармус, тем откровеннее становились его речи. Как надо устраиваться-подстраиваться, и он подстраивался под директоров санатория. Откровенничал, называя фамилии, рассказывал, как использовал проблемы с директорскими женами, детьми и любовницами. Как надо правильно списывать малоценное имущество, и он списывал – в ведомостях и накладных не придерешься. Как мелочи не забывать – штампы на простынях и прочем постельном белье. Новое – себе, списанное – как ветхое. Как мебель, опять-таки взять, это уже высший пилотаж… Как надо дружить с кастеляншами, шеф-поваром (продукты – отдельная статья) – со всеми дружить, никого не обидеть, коллектив – это сила. Слушатели не внимали с интересом, но ему было достаточно их молчания.

Каптенармус говорил для Юры – будущему зятьку следует знать, как ловок и умен глава семьи, в которую его примут. Остальные слушатели: жена, дочь, Татьяна Петровна, робко улыбающаяся, жиличка, смотрящая куда-то в угол, – были не в счет. Кроме удовольствия от возможности поучать на своем выдающемся примере, Каптенармусу нравилось слушать самого себя. Богат и славен Кочубей .

Юра плохо скрывал, что ему обидно за мать, неловко перед Анной Аркадьевной и что ему до лампочки все эти откровения. Бабариха ловила реакцию Юры и все больше хмурилась и поджимала губы. У нее было лицо сердечком, без подбородка. Точно лепили тщательно и ответственно, а потом рабочий день закончился, и вместо соразмерного подбородка присобачили пипочку, и губы, выточенные до звонка, оказались на краю обрыва. Теперь губы превратились в скобку кончиками вниз, как у смайлика. Каптенармус ничего не замечал и трындел себе, трындел. Анжела, казалось, не дышала от предчувствий: то ли хороших, то ли плохих – не могла понять от волнения. Она сжимала под столом руку Юры, умоляя потерпеть.

Татьяна Петровна кивала речам Каптенармуса из вежливости и деликатности. Анна Аркадьевна вспомнила, как несколько дней назад Татьяна Петровна рассказывала про завхоза в их санатории, сволочную вороватую тетку, которая придиралась к уборщицам и прочим подчиненным по любому поводу и без повода, а те вынуждены были терпеть: с работой в Кисловодске плохо.

– Как будто не ведает, что на том свете отольются ей наши слезы и за мешки, что она по ночам в машину грузит, ответить придется, – сказала тогда Татьяна Петровна.

– Вы верующая? – спросила Анна Аркадьевна.

– Все люди верующие, – ответила Татьяна Петровна.

Словно напомнила очевидное: у всех людей есть голова, ноги, руки и глаза, все рождаются и умирают.

В похвальбе Каптенармуса несколько раз мелькнуло слово «туз». У него-де всегда тузы на руках и сам он (самодовольный гогот) – туз.

«Верно, – мысленно согласилась Анна Аркадьевна, – туз. Главная карта в колоде. Но без игры, без колоды (ушел на пенсию, сел в тюрьму) туз просто бумажка с примитивным рисунком, которая валяется под столом».

Ей был противен отец Анжелы не из-за самовосхвалений до слюнотечения. Мало ли достойных мужиков во хмелю принимаются перечислять свои достижения, напоминая героев, чей подвиг не был оценен по заслугам – бумаги наградные где-то потерялись. Наутро им, как правило, бывает ужасно стыдно. Каптенармусу стыдно точно не будет. Анне Аркадьевне совершенно не требовалось уважение, почтение Каптенармуса, чем меньше он обращал на нее внимания, тем лучше. Но именно отсутствие этого уважения и легкое его покровительственное презрение Татьяны Петровны были ей особенно неприятны.

Ему подобные плебеи от агрессивной наглости по отношению к нижестоящим мгновенно переходят к рабской услужливости, стоит появиться кому-то вышестоящему. Если Каптенармусу посоветовать прочитать чеховского «Хамелеона» или рассказ про чиновника, который помер от страха, нечаянно чихнув в театре на лысину впереди сидящего генерала, то Каптенармус погогочет и не поймет, что сам он слепок чеховских героев.

Воздыхатель Чертовский Умница говорил, что плебейское хамелионство может быть генетически заложено в человеке, а может быть воспитано обществом, если ему, обществу, требуется данный тип личности. И приводил пример. В банк пришла работать руководителем подразделения милая женщина, умница и трудоголик. Она обладала прекрасным чувством юмора, была отзывчива и умела настроить коллектив на вдохновенный труд. Через два года она превратилась в стерву, орущую на сотрудников, обзывающую их по-всякому. Ее сверху гнобили, она гнобила тех, кто под ней. В банке очень-очень хорошо платили. Анна Аркадьевна сказала, что робость перед начальством – естественное человеческое качество, если оно, конечно, не выходит за рамки, в стремление лизать генеральские сапоги. В то же время унижение подчиненных и презрение к простым людям есть качество мерзкое и отвратительное. Нечего ссылаться на исторические обстоятельства, его, Чертовского Умницы, социального психолога, пример нетипичен и вряд ли подтвержден серьезной статистикой. Воздыхатель горько ухмыльнулся: «Пример наитипичнейший. Я говорил о своей сестре».

Наконец, стали пить чай, и Анне Аркадьевне терпеть это застолье оставалось недолго. Она подсчитывала минуты, когда вдруг выступила мать Анжелы.

– Так! – хлопнула по столу Бабариха и повернулась с Юре. – Я не поняла! Когда свадьба-то?

Голос у нее был визгливо-начальственный, как у дамы, привыкшей вести собрания-заседания и призывать аудиторию к порядку, затыкать буянов.

– Чья свадьба? – глупо переспросил Юра.

– Твоя и Анжелы.

– А! – усмехнулся он. – Мы еще не думали.