Лора Докрилл - Широкая кость

Когда я прихожу домой, мы с мамой и Дав едим пирог за кухонной стойкой. Мы забываем о салате и просто едим его прямо из жестяной формы, по очереди соскребая твердеющую жидкую лаву сырного сливочного соуса, прилипшего к краям снаружи. Будто сражаемся вилками на мечах.

Мы с мамой помогаем Дав вымыться и поем рождественские песни, хотя сейчас никакое не Рождество. Дав говорит, что это плохая примета, но мы ее не слушаем.

Спим мы хорошо.

Папа пришел без приглашения, нагруженный едой для барбекю. С пакетами, полными сосисок, бургеров, булочек и дорогих чипсов.

– Билл, что это значит?

– Это еда! Для барбекю. – Папа радостно растопыривает руки.

– У нас даже нет нормальной решетки для барбекю. Эту штуку не мыли много месяцев, она наверняка заржавела и вся в саже.

– Я ее почищу в момент. Что ты, Люси, все будет отлично.

Мама закатывает глаза, а папа подмигивает. Вероятно, он выбрал меня своей группой поддержки в борьбе за возвращение мамы.

– Нужно было тебе повесить связку сосисок на шею, как Тони Сопрано [11] Тони Сопрано – персонаж сериала «Клан Сопрано», босс мафии из северного Нью-Джерси. , тогда она бы сочла тебя неотразимым.

– Верно, но теперь уже поздно. Будет слишком напоказ. Слишком нарочито.

– Есть такое дело, – киваю я.

– Ой, что это такое? – В сад заявляется Дав. – Пап, с тобой все в порядке?

– Папа устраивает импровизированное барбекю.

– Пытаюсь, – говорит папа, оглядывая подносы для барбекю деловито, будто заглядывает под машину.

– Лучше бы ты купил желтую сырную нарезку квадратиками вроде стикеров.

– Ничего подобного. Я пытаюсь помириться с мамой, не отталкивать ее от себя. Я купил подходящий сыр. Дорогой.

Дав закатывает глаза. Я понимаю почему. Такой сыр плавится хуже, чем из дешевой нарезки.

Два часа спустя перед нами гудит огонь, а в животах у нас урчит так же громко. Мы даже не были голодны, пока мысль о барбекю не заняла наши головы; теперь мы умираем с голоду, но придется подождать, пока угли не станут серебристо-пепельными, чтобы на них можно было готовить.

– Вот она, жизнь! – говорит папа, сидя на стуле. Он широко расставил ноги, и то сдвигает, то раздвигает тощие, как у цыпленка, волосатые бедра, похожие на барабанные палочки, из дурацких сандалий торчат большие пальцы в синяках. Он потягивает пиво. Огонь пахнет восхитительно. Трещит и пускает искры в небо.

Входит мама, неся на подносе курицу, которую запекла в духовке, за ней – исходящие слюной собаки. Еще она сделала капустный салат из яблок вместо капусты и даже картофельный салат соорудила.

– Наконец-то! – сипит Дав. – Я умираю с голоду.

– Не ешь слишком много, сейчас будет настоящее барбекю, – ворчит папа с «техасским» акцентом.

– Я уже два часа как хочу есть, – говорит Дав, вгрызаясь в кусок курицы. – И никакой тебе сажи на зубах.

Мы заканчиваем есть. Тарелки сложены в стопку, потеки масла застывают, угли от костра теперь стали белыми, как снежинки, и рассыпаются на ветру.

– Ну, вы рассказали папе новости? – спрашивает мама, ковыряя остатки холодной курицы.

– Нет еще.

– Ну-ка… что за новости? – Папа заинтересован, хотя я вижу: он очень старается не обижаться из-за того, что узнает обо всем последним.

– У Биби появился парень… – Я вскакиваю, куриная кость скатывается на пол, кто-то из собак подхватывает ее, а я запечатываю болтливый рот Дав ладонью.

– «Планета Кофе» возьмет меня на стажировку.

– И что это значит?

– Ну, это на год… Мне станут платить, хотя и немного, но все же… И я смогу работать и в другие смены. Это будет профессиональное обучение по специальности баристы.

Папа ждет маминой реакции. Мама смотрит на меня с гордостью.

– Биби сама это устроила… и она ведет дневник для доктора. И ходит в тренажерный зал… так что… мне нечего возразить.

– Хорошо, очень хорошо, Блюбель, – кивает папа. – И у тебя «отлично с плюсом» по рисованию. – Папа качает головой, похоже, он сейчас заплачет. – Моя малышка уже совсем большая. Будто только что в первый раз пошла в детский сад – и уже оканчиваешь школу. Вы не представляете, как я вами горжусь, девчонки.

– Тоже мне, есть чем гордиться, пап, – говорит Дав. – Одна сиганула с крыши и переломала ноги, другая бросает школу, чтобы научиться варить капучино.

Мы все начинаем хохотать.

Папа приканчивает свое пиво и, похоже, вполне доволен собой. Красуясь перед мамой, он показывает нам приемы сценической драки, которым учил студентов в летней школе. Он демонстрирует нам с Дав, как притворно мутузить друг друга, при этом даже не прикасаясь к противнику. Чтобы изобразить, будто я сломала Дав нос, нужно притопнуть ногой. Нам весело. Особенно учитывая, что папа изрядно набрался, растягивает слова и спотыкается, когда с его ноги слетает сандалия. Мама смеется со стаканом пива в руке. Папа показывает нам несколько приемов карате и всякую другую довольно забавную пантомиму.

– Покажи удар с разворота! – требует Дав, и папа начинает крутиться на месте и выбрасывать ноги. Он нетрезво покачивается, его мотает по всему настилу. Он сшибает растения и валится в колючий куст.

– Осторожно, там лаванда! – предупреждает мама.

– Теперь ты, Биби! – говорит Дав.

– Я не могу! – протестую я. – Но могу показать то, что выучила из йоги.

– А-а, йога. Намасте! [12] Намасте – индийское и непальское почтительное приветствие или прощание. Я владею внутренней йогой, – задумчиво говорит папа. – Прекрасный способ расслабиться после всей этой беготни, замечательный способ закончить чудесный райский вечер. – Он смотрит на маму, ожидая романтического жеста. И получает в ответ кривую улыбку и поднятую бровь. Я бы на его месте не бежала впереди паровоза. В довершение сцены одна из собак пукает.

– Вот поза Воина, – показываю я.

– Да, конечно. Знаю Воина.

– Одна поза очень трудная, инструктор показывал, но у меня не выходит.

– Которая?

– Поза Вороны.

– А добрая старая ворона, как же… Ну-ка напомни мне.

Мама смеется, уже в игривом настроении. Ла-адно тебе, мам. Успокойся.

Я сажусь на корточки на настиле, растопыриваю руки. Потом, просунув локти между бедер, пытаюсь оторвать ноги от земли, вытянув шею… Держусь полсекунды, потом сдаюсь и падаю на спину.

– Это серьезно! – смеется папа, я явно произвела впечатление. – Почти получилось. – На самом деле, конечно, ничего не получилось.

– Ну тебя! – Папа отмахивается от моих возражений. – Это же фигня. Теперь молчите!

Он опускается на корточки. Я слышу, как хрустнули его костлявые колени, он находит точку равновесия и приподнимается на руках. Его седые волосы развеваются, как шиньон на макушке, как маленькая глянцевая луна, поблескивает плешь. Он выглядит совсем старым. Совсем не таким, как неподвижный, мысленно сфотографированный мной образ. Мама смотрит, прикрыв рот ладонью, стараясь не смеяться, в то время как папа в камуфляжных шортах и гавайской рубашке вытягивает трубочкой губы и закрывает глаза, делая вид, что медитирует. Я даже не представляю, каким он предстает в маминой голове. Наверное, мысленно она его видит совсем другим. Интересно, если мы кого-то любим, то мы его любим таким, какой он есть сейчас, или каким он был в момент, когда мы поняли, что любим?