Васил Попов - Корни [Хроника одного села]

В это время железнодорожную колею — или «первый путь», как называл ее Бе-же-де, — пересек Американец. Он с некоторых пор каждое утро стал появляться на дороге, ведущей в село, и никто не мог понять, куда и зачем он ходит в такую рань. Бе-же-де увидел, как он прошел по перрону, и его снова начало снедать любопытство.

— Эй, Американец! — крикнул он, насупившись. — Ты опять куда-то ходил?

— Ходил, — ответил Американец.

Он снял фуражку, отряхнул ее о колено и снова натянул на бритую голову. Во рту он держал травинку — сосал ее сладкий сок.

— Хм, и куда это тебя носит ни свет ни заря? Каждое утро идешь откуда-то, — заметил Бе-же-де, не скрывая своего любопытства, и пошел под навес. Но тени еще не было, и, заметавшись у стены, как пойманный с поличным воришка, он с досадой сказал: — Уф! Ну и жарит же, проклятущее!

Американец подошел к нему на своих коротких, крепких и слегка кривых, как у кавалериста, ногах, но лицо его оставалось непроницаемым — никто, никогда, ничего не мог понять по его выражению, кроме Гунчева. Бе-же-де ретировался в помещение станции — «канцелярию», как он называл его для солидности. Американец последовал за ним с таким видом, будто собирался произвести обыск.

— Интересуешься, значит? — спросил он тихо и приоткрыл рот, где засияли железные зубы — подарок Нового Света (это сияние должно было означать легкую усмешку).

Каждое утро здесь, на станции, разыгрывалась одна и та же сцена: Бе-же-де спрашивал и отступал, а Американец наступал и не давал ответа. Помолчав какое-то время в канцелярии, они выходили и садились за домом, где действительно была тень. Гуси тянули к ним шеи, раздумывая, что бы им предпринять: отправиться, как всегда, на канал или остаться и еще поглазеть на этих двоих. Жена Бе-же-де то и дело отрывалась от корыта и обдавала мужиков взглядом, полным ядовитой ненависти. Она с утра до вечера стирала одежду вечно потевшего мужа. Но даже если бы он и не потел, она все равно бы стирала. Просто есть люди, созданные для чего-то одного. Она была создана для корыта и потому с утра до вечера наполняла и опоражнивала его худыми жилистыми руками. А на скамейке уже сменили тему разговора.

— До чего же ты ленив, Бе-же-де.

— Ничего подобного… Я хворый, у меня и удостоверение есть, с печатью. Комиссия из пяти человек дала. У меня — печень и сердце.

— У всех — печень и сердце, — возразил Американец.

— Ты что со мной как контролер говоришь? — вскипел Бе-же-де и вытащил большой носовой платок, чтобы вытереть вспотевшую жирную грудь.

— Конечно, контролер, — сказал Американец. — Каждый для других контролер, — заметил он глубокомысленно, — а для себя нет.

— Я в контролерах не нуждаюсь, у меня уже есть один. — И он кивнул в сторону окна и глаз, горевших той ненавистью, которая была для него сильнейшей любовью. — Вон погляди на нее: двадцать пять лет глаз с меня не сводит. Совсем от любви высохла.

Американец даже не повернул головы, он давно понял эти черные, немигающие глаза и знал, что именно они выражают.

— Да она же тебя ненавидит, — сказал он. — Так ненавидит, что когда-нибудь отрубит тебе голову. — Много раз он это говорил, но все впустую.

— Завидуешь, — гордо сказал Бе-же-де. — Ни детей у тебя, ни семьи, один как перст, вот и завидуешь. Но я не в обиде. Вовсе это не ненависть, а сильнейшая любовь!

— Верно, нет у меня детей, но мне их и не надобно, — сказал Американец. — А вот тебе надобно, да у тебя их все равно нет. Или у жены твоей не все по этой части в порядке, или у тебя самого.

— У моей жены все в порядке! — возмущенно крикнул Бе-же-де. — И у меня тоже. Никаких детей я не хочу — с ними одна морока. Да и жизнь прошла! Зачем они мне, дети-то?

— Ты ее спроси, — вяло сказал Американец, — женщины всегда хотят детей, им не важно, нужны они или нет… Если жена не рожает, то зачем она?

— Как зачем? Стирать, убирать, за скотиной ходить, гусей кормить, обед варить, да еще постель согреть — бабы на все годятся… Хм, ты не смотри, что моя такая худющая… Она крепкая, что кизиловый прут.

— О бабах и слышать не хочу. — Американец плюнул с отвращением. — Много я их повидал, самых разных — негритянок, мулаток, белых… каких только у меня не было!

— Хм, а чего ж ты сейчас живешь один?

— Да потому, что мне семьдесят лет, — ответил Американец, рассеянно глядя в сторону. — Когда-то и у меня была жена. Была… — добавил он; голос его неожиданно сник.

— Семьдесят? — удивился Бе-же-де. Никогда раньше Американец не говорил о своем возрасте. — Да ты еще крепкий как бык!

— Крепкий, это верно, только умом я еще крепче, — сказал Американец. — Не нужны мне никакие женщины. Насытился я ими.

Лицо его покрылось морщинами, он будто враз постарел, глаза стали больше, и стальной блеск в них погас. Все это длилось лишь мгновение, пока он не победил в себе своих женщин, пока не остудил вскипевшие воспоминания, не заглушил плач разлук, вопли и стенания былых своих чувств и надежд, развеянных где-то от Атлантического океана до Тихого.

Далеко, за ракитовыми зарослями, на другой станции, просигналил локомотив. Гуси поняли, что эти двое будут долго сидеть и говорить, и, выстроившись гуськом, пошлепали к каналу. Из ульев, стоявших на солнечном склоне Холма, вылетели пчелы. Лицо Американца стало непроницаемым и удивительно помолодевшим, на тщательно выбритых щеках заиграл легкий румянец.

— Ну их, этих женщин, — сказал он и сплюнул на посыпанную шлаком площадку, — только поддайся — и ты погиб. Все с тобой будет кончено.

— Мне бабы не нужны, — сказал Бе-же-де и снова вытер грудь большим носовым платком. — Есть у меня одна, и мне ее на всю жизнь хватит. Я еще не совсем ее понял, она мне еще не надоела.

— И не надоест… Все потому, что она тебя ненавидит.

— Если, по-твоему, это ненависть, — подмигнул Бе-же-де маленькими хитрыми глазками, — то пусть она всю жизнь так меня ненавидит. — И вспомнив о том, что не давало ему покоя, спросил: — Куда же ты ходишь ни свет ни заря? Тайком… Что делаешь недозволенного? Убиваешь, крадешь, укрываешь кого? А то чего бы тебе прятаться.

— Не убиваю и не краду.

— Может, с бабой встречаешься?

— С бабой? — удивился Американец и только сейчас впервые обратил внимание на красные чувственные губы Бе-же-де, его похотливые сальные глазки, пухлые, нервно дрожащие белые руки… — Слушай, что ты все бабами бредишь?

— А чего ж ты туда повадился? — настаивал Бе-же-де, указывая рукой в сторону Холма.

— Куда «туда»? — рассеянно пробормотал Американец, потом махнул рукой и встал. — И ты тоже… Ну ладно, я пошел, а то насос меня ждет. — И он, не попрощавшись, двинулся вдоль берега канала.

Гуси, вытянув шеи, повернули головы, понюхали пыль, поднятую его ботинками, и поплыли вниз по каналу. Бе-же-де снова отер шею и грудь носовым платком и зевнул. Его еще сильнее начало разбирать любопытство. «Может, он укрывает какого-нибудь преступника и каждое утро носит ему еду? — подумал он. — Черт его разберет, этого Американца!.. А может, все-таки баба? Что с того, что ему уже семьдесят — этому паршивому бритому кобелю?..» — заключил он.