Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

— Поразительно, — сказал я. — Где вы раздобыли эту вещицу?

— В Египте, еще до войны. Из-за нее мой дорожный сундук стал довольно тяжелым… Я возвращался из своей последней поездки в Судан.

— Чем больше о ней думаешь, тем более поразительной она становится.

Большего удовольствия я ему доставить не смог бы.

— Я рад, что вы поняли суть. Одно время я чуть ли не молился на эту стелу, как на икону. — Суть, насколько я понял, заключалась в возможности принимать эстетически обоснованное решение изменять облик. Казалось, прямо у нас на глазах царь превращается в женщину. — Приезжал один парнишка из Лувра и что-то там о ней написал. Видите ли, тут пока еще нет фараоновской бороды… мерзкой такой, знаете ли, бороды дощечкой… которая у него все-таки имеется на большинстве сохранившихся статуй, ведь даже фараонов женского пола, как бы их там ни называли, изображали бородатыми… правда, при этом они получались совсем как живые, вы не находите?

Чарльз любил отпускать подобные женоненавистнические колкости.

— Ну и что с ним сталось? — спросил я.

— А-ах… всё это кончилось. Люди опять стали поклоняться скучному старику Амону. Всё продлилось не дольше двадцати лет… это могло бы произойти на вашем веку. Некоторые полагают, что это было заблуждение… наподобие методизма, как кто-то однажды заявил… но я не согласен. Накройте его снова, будьте добры.

Я вновь погрузил солнцепоклонника в его тысячелетнюю тьму.

В гостиной, находившейся позади столовой, окна из зеркального стекла были побольше, и потому туда частично проникал свет из маленького садика с мощеными дорожками, огороженного высокой побеленной стеной. Комната была оклеена светло-зелеными обоями. Там имелся гарнитур: белые с позолотой стулья, столы и прямоугольный диван с длинными тонкими ножками. Возле камина, перед переносным телевизором, стояло современное кресло с множеством подушек.

— Присяду-ка я, мой дорогой, — решил Чарльз. — Разговоры так утомляют.

Он опустился в удобное кресло.

— Право же, я, пожалуй, пойду, — сказал я.

— Нет-нет… я не то имел в виду. Взгляните-ка на эту прекрасную картину. И это еще не всё, что хочется вам показать.

Я сел на шаткий, ничем не обитый диван.

— Ну что ж, только непременно скажите, когда мне будет пора уходить.

— Это еще одна из моих икон.

Он перевел взгляд с меня на овальный портрет, висевший над камином. Окруженный орнаментом из позолоченных дубовых листьев, на нас смотрел негр в ливрее. На заднем плане был эскизно изображено темнеющее синее небо, под которым виднелись смутные, едва различимые очертания пальмы. Судя по внешности, негр был лакеем, жившим в одной из колоний в восемнадцатом веке — очевидно, лакеем, пользовавшимся привилегиями.

— Это Билл Ричмонд, — объяснил Чарльз.

Ничего не почерпнув из его объяснения, я встал, чтобы получше разглядеть смуглое лицо задиристого с виду человека с толстыми губами, приплюснутым носом и короткими вьющимися волосами. Стоя в своем малиновом с позолотой лакейском сюртуке, застегнутом на все пуговицы, он насмешливо хмурил брови.

— К сожалению, он не так привлекателен, как царь Эхнатон, — сказал я.

— Привлекательность ему была ни к чему, дитя мое. В общем… этот человек прожил несколько жизней: сначала он был рабом, потом, во время Войны за независимость, один генерал… как, бишь, его?.. увез его к себе в Англию. Генерал нашел парня в Ричмонде, что объясняет происхождение его фамилии. Билл был из тех рослых, сильных парней, которые нам так нравятся, и генерал обучил его боксу. На некоторое время он даже стал знаменитым — наряду с Молинью, разумеется, — спарринг-партнером Байрона. По существу, впервые люди такого сорта чего-то добились в жизни — оба были хорошими боксерами и потому стали заметными фигурами в обществе. Правда, вид у него, по-моему, довольно грустный.

— Очень грустный. Да и на боксера он не больно… не очень-то похож.

— Да. Видите ли, он стал служить то ли камердинером, то ли кем-то еще, у какого-то лорда. Бросив бокс, он полностью сосредоточился на обязанностях слуги. Отсюда и ливрея. Картина-то красивая, да история грустная. Впрочем, я уверен, что художник не сумел передать всех его достоинств. Байрон писал, что и много лет спустя, когда они снова встретились, Билл по-прежнему был высоченным силачом. Как-нибудь я постараюсь найти вам это место. Думаю, он иногда подменял Молинью на ринге.

— Не знаете, кто художник?

Но Чарльз, казалось, уже погрузился в раздумья о судьбе Билла Ричмонда, причем, судя по выражению лица, такие ностальгические, словно знал его лично. Как и прежде, я не обратил на это внимания, почти научившись не беспокоиться из-за неожиданных пауз в разговоре. Я с удовольствием размышлял о его драгоценных артефактах и о таинственных метаморфозах незабвенных образов, которые с ними ассоциировались.

— Еще один, последний этап… и один вопрос, — предложил Чарльз. — И то и другое не совсем обычное.

Я снова взял его под руку, и мы вышли в прихожую.

— Вы боксом интересуетесь? Между прочим, это еще не тот вопрос.

— В общем-то да, — сказал я. — В школе я немного занимался боксом.

— Ого! Берегитесь. А то еще чего доброго вам сломают такой прелестный носик.

— С боксом уже покончено. Не волнуйтесь.

— А я им очень увлекаюсь. Если захотите понять что к чему, вам придется выяснить всё, что касается этого аспекта.

Я весело посмотрел на него:

— Что именно понять?

Он отпирал дверь в полутемном закутке под лестницей и ощупью искал выключатель.

— Здесь спускаемся вниз. Оп-па! Готово.

Перед нами была узкая крутая лестница, ведущая вниз между неоштукатуренными бутовыми стенами. Спускаться бок о бок в тесноте было нелегко, и я старался отставать на полшага, а Чарльз, пошатываясь и держась одной рукой за веревочный поручень, с трудом опускал ногу на очередную ступеньку.

— Это самая удивительная вещь, — сказал он восторженным тоном. — О, ему это непременно понравится. Ни в одном другом доме на свете нет ничего подобного. Идемте, идемте.

На минуту у него появились манеры злодея из фильмов ужасов, заманивающего свою жертву в ловушку и при этом радостно бормочущего реплики в сторону. Лестница завернула за угол, и мы, спустившись еще на две или три ступеньки и пройдя под нестроганой деревянной перемычкой, оказались в прохладном, пропахшем плесенью темном подвале.

Разные мысли, в том числе и тревожные, мелькали у меня в голове, пока я стоял, пытаясь стряхнуть известку с руки, которой задевал о стену лестницы. Потом Чарльз нашел второй выключатель, тьма рассеялась, и я увидел почти квадратное подвальное помещение с довольно высоким потолком. Оно было совершенно пустым, зато отличалось двумя замечательными вещами. По стенам, оштукатуренным и выкрашенным в кремовый цвет, на высоте чуть больше человеческого роста, тянулся сплошной фриз, который на первый взгляд представлялся изящным украшением в строгом стиле, но при ближайшем рассмотрении оказался, как и тот, над дверью библиотеки, полным пародийных изображений на тему гомосексуализма. А пол, неровный, местами провалившийся, был выложен мозаикой.